О местном ведении и понимающем самоуправлении

О.И. Генисаретский
вице-президент Международного Фонда “Культура и будущее России”
заместитель директора Института Человека РАН
доктор искусствоведения

 

Предуведомление о жанре:

В этом тексте собраны заметки о пространственности города, управлении и самоуправлении, нанесенные на контактную поверхность способностей воображения и понимания. Заметки, написанные в разное время и по разным поводам, в промежутках между проектно-аналитическими занятиями “по месту службы” в заведениях, так или иначе связанных с дизайнерским и градостроительным проектированием. Но относящиеся к тем частям профессиональной работы, которые не умещаются в узких рамках методологии системного проектирования и обслуживающих ее концептуальных рефлексий. По распространенному ныне разумению они, скорее всего, относятся к полю гуманитарной проблематики. Но сказать так сегодня, когда в ход пущены всяческие заморочки по части “гуманитарных технологий”, - значит не сказать ничего. Тут все дело в том, как проводится грань между софийностью и техничностью, принципиально нетехнологизирумой, живой целодеятельностью мыслящего ума и рефлексивно артикулированным сознанием, инстуционализированным в качестве “рабочего места” профессионала.

Оставляю до поры до времени эти заметки в разрозненности, не пытаясь сверстать их в какой-либо “подход” и полагаясь на навыки моего возможного читателя соображать “по ходу дела”.

А дело это, как нам не раз придется убедится, небесстрастное, а потому столь же увлекательное, сколь и рискованное.

Сожаление о никчемности

В этом городе, который я сам же и выдумал, так как жить мне было попросту негде, виделись мне одни нечаянности - дел, встреч и разговоров. Правда, не ясно какие тут могут быть разговоры, когда и говорить то незачем, если там все так бы устроилось, как сам я того и хотел. Да и как не устроиться, если все мною же и предусмотрено. Но почему же тогда нечаянности, спросите Вы, почему не твердая, ясная и окончательная даже устроенность? Что ж, Вы может быть и правы, видать и в мечтах не верил я в окончательную эту устроенность. Не потому, правда, что трудно поверить, если захочешь, - просто противно было бы мне об этом и подумать.

Да тут же и все бы понабежали: и мы, и мы это знаем, о чем ты здесь толкуешь от себя; не ты, не ты только это знаешь; ты понаслышке это знаешь, а мы это выголодали и недопили, а ты пил только от безделья или от привычки, не от души, как мы бы пили, если бы нам кто поднес!

Нет, врешь, - кричат мне, - не потому так все обернулось, как ты говоришь. Ты не от преданности нам хотел это знание повесить на себя, а не на других. Да и себе-то ты не шибко предан, что совсем уж подозрительно.

А казалось, простенькое дельце: взять, да и устроиться без шума и гнева, без тоски нашей и надрыва, без похмелья, то есть трезвости.

Но что совсем уж удивительно, так это внимание: слушают, и не только слушают, но и спрашивают, представьте себе, упорно спрашивают, иногда даже с мыслью. Вот до чего довели нас нехристи, что и слова в простоте сказать нельзя, непременно поверят и подбодрят, вознесут и … но ловить не станут, наскучит быстро. А потом, конечно, оговорят и огадят, и чем гадливее, тем с большим удовольствием.

Снова о воображении/понимании:

6 июля 1978 г. на очередном семинаре в Новой Утке, где на базе отдыха Уральского филиала ВНИИТЭ несколько лет подряд проходили крутые методологические бдения, я, комментируя сделанный до того доклад А. Раппопорта, выступил с сообщением на тему “Декарт и проблемы экологической герменевтики”.

От того доклада у меня сохранился только план из шести пунктов, да следы в памяти, сопровождаемые, впрочем, устойчивым чувством содержательной значимости для меня же, того смылособытия. Возможно, стенограмма выступления ещё обнаружится в каком-нибудь из субархивов Московского Методологического Кружка.

Имя Декарта упоминалось в сообщении в той связи, что в излагавшиеся тогда типологии средо-про-странств, различаемых по признакам “тождественное/нетождественое” и “внутренне/внешнее”, один тип, а именно, “внутренне-самотождественное”, был интерпретирован мною в связи с декартовским lumen naturale, то есть с “естественным светом разума”.

Далее, в ноябре 1978 г., я прочёл более развёрнутый вариант доклада на ту же тему (но, кажется, под другим названием) в ленинградском Доме архитектора СА СССР, после чего получил от А. Степанова публикуемый ниже комментирующий текст.

Дорогой Олег!

Мне хочется еще немного пообщаться с Вами на поприще экологической герменевтики. Ради этого я предлагаю Вам еще раз обратиться к мифу о нисхождении Иштар в царство Эрешкигаль. Оказывается, мне так хотелось, чтобы образ искупительной жертвы богини был подревнее, что я непроизвольно приписал Иштар-Иннане этот мотив, ничуть не сомневаясь, что так оно и было. На самом деле, как пишет С. Кремер, Инанна решается спуститься в Подземное царство, чтобы сделаться его владычицей и таким образом, вероятно, воскресить мертвых. Для этого она собирает надлежащие божественные законы и, украсив себя надлежащими царскими одеждами и драгоценностями, спускается в царство Эрешкигаль и приближается к её лазурному храму. Привратник согласно указаниям своей госпожи проводит Инанну через семь врат Поземного царства. При прохождении каждых из этих врат с неё, несмотря на её протесты, снимают по частям одежды и украшения. Наконец её проводят через последние врата и, совершенно обнаженную, ставят на колени перед Эрешкигаль и Ануннаками, семью судьями Подземного царства. Они бросают на Инанну свои смертоносные взгляды, и Инанна превращается в труп, который затем подвешивают на колышек вбитый в стену. Это только начало (потом её воскрешают, но за её возврат на землю платится жизнью её супруг, пастух-царь Думузи: его убивают демоны преисподней), но нет нужды продолжать, так как в уже дважды пересказанных мною обстоятельствах Сошествия сосредоточено все, что я снова хочу Вам сказать.

Мы видим здесь два рода границ. Вратами отмечены проходы между уровнями мироздания³. И, как Вы и говорили, значения рождаются в этом ряду границ, которому должен быть изоморфен ряд граничных состояний ужасающей жизни богини, в коротком пересказе не изображенный, да и в самом мифе, насколько я помню, скорее подразумеваемый по аналогии с макрокосмическим рядом, нежели выраженный явно. Там, в подразумеваемом ряду нисходящих ступеней жизни, если только мы не сами вчитываем этот ряд в мифический образ, значения тоже рождаются. Однако не этот внутренний ряд живописуем в мифе, а другой, видимый, осязаемый, весомый ряд, на котором, в сущности, и сосредоточена выразительная суггестия мифа: это ряд телесных оболочек, царские одежды и драгоценности, которыми как бы концентрически ограничиваются всё более сокровенные сущности Инанны⁴. Вот это и есть тот ряд границ между двумя вертикальными рядами, о которых я не смог достаточно ясно сказать сразу после Вашего доклада. Там, на вертикали, значения рождались. Здесь, на концентрических оболочках, значения суть. Конфигурации этих значений заданы как бы равнодействием изоморфных внешних и внутренних сил, присущих каждой из микро-микроступеней. Вы, видимо, уже предвосхитите мой следующий шаг, на котором я ставлю перед собой и перед вами вопрос: не является ли оставленная Вами в тени область концентрических значащих оболочек средой par exellence?

Да, так это есть, - отвечаю самому себе.

Экзистенциально напряжены средоточие Сошествия, экологическим центром его является голое тело Инанны. Вернее даже будет сказать – поверхность тела. Сделав столь решительное заявление, можно бросить энергичный взор на пластику древних. Мастерство пластического выражения, пропорционирование, физиогномические и жестикуляционные теории и коды – все это призвано было оформить поверхность тел, значимую поверхность, на которой как бы уравновешены напряжения вертикальных рядов: внешние и внутренние. Но ведь и одежды суть телесные оболочки, а уж коль я упоминаю об одеяниях, то почему должен умолчать об архитектурных оболочках-границах? Вспомните органопроекцию Флоренского! И если это так, то вся вещная среда (та, которую я называл А-средой) и все человеческое окружение (непременно в социально-ранжированных формах) – нечто вроде молнии, на которую застегиваются макро-и-микрокосмические ряды (в Вашем докладе они остались расстегнутыми). Здесь я скрещиваю персты рук своих и ... с удовольствием покручиваю большими пальцами (это движение придает модели динамичность): откуда бысть пошла среда.

Есть еще два частных наблюдения.

Первое. Когда Думузи, пастырь Урука, ощущает предчувствие надвигающейся смерти (а дело было не позднее 1750 г. до н.э.), миф повествует об этом так:

“Его сердце исполнено слез, он идет на равнину,
Сердце пастыря исполнено слез, он идет на равнину,
Сердце Думази исполнено слез, он идет на равнину,
Он повесил свирель себе на шею, дал волю жалобе ...”

Следует текст. Затем он ложится спать и видит вещий, предрекающий беду сон. В страхе он просыпается и своей сестре Гештинанне, божественной поэтессе, певице и толковательнице снов, рассказывает о своем зловещем видении. В этом рассказе есть строка, которую Кремер переводит так: “На мое священное сердце вода пролита”, а переводчик на русский комментирует: эту строку следует, очевидно, переводить так: “Вода была вылита на чистые угли”.

Второе. Сам образ лествицы родился, я думаю, не раньше и не позже, чем появились первые ступени в человеческом обиталище. Ведь если мне верить, то космос (а одно из ранних, если не исходное значение этого слова, - “наряд”) – не такой наряд, левая (микро) и правая (макро) половинки которого могли бы быть сшиты по отдельности. Вертикальные ряды и их амбивалентные средовые сцепления-символы могут появляться лишь одновременно, во взаимооформляющем соотношении. Вообще, “пространство” наших умопостижений артикулировано отображениями дольней архитектуры: ступнями, лабиринтами, порогами, преградами, основаниями, направлениями, темнотами и теснотами.

Завершив темнотами и теснотами, далее я двигаться не могу. Остается выйти из поля Вашего зрения, но не из поля экологической генменевтики, где, может быть, мне еще посчастливится встретиться с Вами и Вас послушать. Дай-то Бог!

Ваш А.С.
Получено: 23.11.78

Перечитав заново это письмо, - и тут же вновь оказавшись, 20 лет спустя, под соснами на берегу уральского озера, - привожу здесь совопроснику моему в ответ следующий фрагмент:

Псевдоморфозы фокусировки

Т. Мертон сказал как-то: "Истинный символ ставит нас в центр круга".

Только ли символ, взятый в единственном числе? Да еще идентифицируемый рефлексивно и наделённый именем? Если и так, то только в предположении, что он, истинный символ, генерирует символическое поле, целую систему символов, обладающую свойством целочастной прозрачности и представимости; что качества, свойства и действия любого единичного символа совпадают с качествами, свойствами и действиями символической системы как целого; что символы голономны.

Схема "символ > центр/периферия" функционирует как психосемантический оператор. Его действие состоит, по-видимому, в том, что принятие символа означает попадание в центр как точку идентификации, занятие центрального места некоего пространства. С другой стороны, это обеспечивает возможность наблюдаемости и обозримости означаемой символом реальности.

Областью действия этого оператора являются любые состояния человечности. Каждое наше состояние можно понимать как поставленность в определенную точку идентификации, в точку знания, действия и покоя.

Разумеется, точка – лишь один из возможных топологических объектов, который может быть символически наделен свойством центральности. С таким же успехом символ может поставлять нас в пространство (любой размерности), и оно при этом приобретен свойство центральности.

Это может быть город, область или страна, континент (например, Европа в случае европоцентризма), планета (Земля в случае геоцентризма) или какой-то из возможных мыслимых миров (наш мир, как "наилучший всех из возможных миров", согласно Лейбницу).

Аналогичную роль у П. Рикера играет метафора, связывающая далекое, мыслимое там, - с близким, ощутимым здесь. Близкое – "здесь", около центра, где располагаюсь Я (мы), где ко всему можно прикоснуться (чувством и ощущением). Далекое можно только помыслить, оно – "там", в отдалении от центра, оно недосягаемо.

Отсюда пространственная формула эго- и этноцентризма: Я (мы) здесь и потому здесь центр, пуп земли, здесь свои; а там, где меня (нас) нет, там периферия, окраина, там чужие, там люди "с пёсьими головами".

Формула псевдоморфоз самоопределения, коих столь же желательно, сколь и трудно избегать, оставаясь в пределах "человеческого, слишком человеческого".

01.09.98

 

Часть вторая: Понимающее самоуправление

В деле местного самоуправления заметное место занимают так называемые предметы ведения. Однако, имея дело с ними, почему-то внимание обращают на их предметность, но не на то, что они являются предметами именно ведения, а не чего-то другого. Их привычно различают между собой, оценивают и упорядочивают по значимости, измеряют. Но значит ли все это, что их “ведают”? И что это значит – ведать предметы и некую предметность?

Как мне представляется, стоит, хоть на некоторое время, вслушатся и вдуматься в смысловое звучание этого русского слова “ведение”. А вслушавшись постараться понять, что в нём (и с его помощью) думает вместе с нами (или за нас) наш родной язык.

Слово "ведение" в русском языке имеет несколько значений, впрямую относящихся к делу местного самоуправления.

Во-первых, ведение – это понимание, сознавание, осмысление, знание, то есть интеллектуальная способность (функция), соотносимая сразу с мышлением и сознанием. В этом смысле, например, говорят: "знать не знаю, ведать не ведаю".

Во-вторых, ведение - это заведывание, руководство, распоряжение, то есть связанная с волей, практическая способность (функция), очевидным образом соотносящаяся с действительностью управления.

Важно еще принять во внимание, что как ведение-понимание, так и ведение-заведывание могут реализоваться не только в виде сознаваемо-произвольных, ведомых способностей, но и в виде заведомых, непреднамеренных установок,

Так что можно говорить, в третьих, о ведомом как о бессознательном и непроизвольном понимании/заведывании. Это ведение осуществляется посредством “отнесения к ценностям” и есть способность сознавания и оценивания так сказать “по ходу сознавания”.

Наконец, в четвертых, не забудем ещё и заведомое - то, что подразумевается априорно, то есть непреднамеренно, установочно; это такое ведение, которое реализуется уже не как способность, а как установка.

Как видим, ведение-понимание и ведение-заведывание различаются тем, что первая их них есть способность сознания (смыслопостижения), тогда как вторая – способность воли (целедостижения).

Очевидно также, что ведомое и заведомое с логической точки зрения противопоставлены друг другу как апостериорное – априорному; а с психологической точки зрения как сознательное - бессознательному, очевидное – неочевидному, и произвольное – непроизвольному.

Поскольку и понимание, и заведывание могут осуществляться и в качестве способности (ведомо), и в качестве установки (заведомо), нужно помнить, что понимание может быть заведомым, установочным (то есть состоянием, а процессом), а заведывание, напротив, процессом сознаваемого целе- и смысло- постижения и/или достижения.

На последнем обстоятельстве стоит задержаться особо: именно из-за того, что заведывание, которое мы соотносим с деятельностью управления, не чуждо смыслопостижению (пониманию) и смыслодостижению (мышлению) и оправдывает нашу попытку вслушивание в смысловое звучание слова “ведение”.

Заметим также, что ценностная окрашенность, отнесенность к ценностям сохраняется во всех четырех случаях ведения. А это значит, во-первых, что оно, ведение, самоценно, а во-вторых, что предметности ведения (и все возможные его предметы) неустранимо ценностно значимы и не могут быть – без ущерба для сути дела – сведены к исключительно к объективно сущему (то есть пониматься только как объекты научного знания или технологизируемой деятельности).

Часто встречающаяся в практике городского управления неоговариваемая замена предметов ведения - учётными технологическим объектам есть род профессионального недуга, которому уместно присвоить достойный его ярлык – “техноз”.

Там, где не хотят знать, что предметы ведения - это в первую очередь именно предметы ведения, и лишь во вторую - объекты технического манипулирования, там и речи не может быть о самоуправлении. Ибо самоуправление – это, среди прочего, управление понимающее себя именно как самоуправление.

При всем том, следует иметь в виду, что в повседневной жизни и работе перечисленные выше моменты ведения (ведомое или заведомое понимание или заведывание) чаще всего обращаются слитно, не расчлененно. И потому в “предметах ведения” часто не усматривается то существенное, что этими словами означается: а именно то, что предметы эти предметны лишь для тех, кто ими их ведает, кто их понимает и предпринимает.

Иначе говоря, понятие “предметы ведения”, просочившееся в текст Закона об общих принципах организации местного самоуправления в РФ из каких-то неведомых недр русского правоведения, – принадлежит к еще более неведомой ныне области понимающего управления. Оно ждет тех, кто склонен и способен жить во истину “по понятиям” и действовать “по праву понимания”, а не “технича” на очередной забугорный манер.

Шутки-шутками, а возраст понимающей психологии (если отсчитывать его от В. Дильтея) и понимающей социологии (соответственно, от М. Вебера) равен целому веку⁶. Так может мы доспели уже до понимающего управления?

Город как пространство публичной жизни

Одна из важнейших особенностей города, как места обитания, и городского образа жизни - та специфическая проявленность, обозримость и наблюдаемость поведения человека (и различных групп людей) в городском пространстве, которая – по нашей склонности к иноязычной терминологии - получила название публичности⁷.

Когда публичное противопоставляется приватному (и интимному), оно часто используется как синоним социального. Хотя это вовсе не та социальность, что подразумевается в словосочетаниях “социальная система”, “социальная инфраструктура” и т.д.

Стоит заметить, что в этом представлении о публичности кроется серьезный разрыв: с одной стороны, публичность трактуется в нем как протосоциальность, как то, что лежит в основе всех развитых типов социальности, а с другой, как свободная и рефлектированная социальность (то есть как гиперсоциальность)⁸. Тем самым публичность оказывается сразу и тем, что имеем место до социальных отношений (и структурируемых ими социальных групп), и тем, что после них. Не от того ли к публичности у нас такое двойственное отношение?

В виду и в меру сказанного о публичности, городское пространство – это синоним публичного (публично-социального) пространства.

Хотя, разумеется, степень урбанизированности и публичности различных частей города отнюдь не одинакова⁹. Так городской центр считается наиболее урбанизированным местом в городе как раз потому, что в нем более сильно выражена публичность городской жизни¹⁰.

По мысли П. Рикёра, понятие публичности выражает условие “плюрализма, являющегося результатом распространения межчеловеческих связей на всех тех, кто находится вне межличностного отношения “я” и “ты” и выступает в роли “третьего”, “любого другого” ¹¹.

Горожанин в публичном городском пространстве – это и есть “любой другой”, “человек с улицы”, заведомо, по условностям городской культуры, признаваемый человеком, то есть тем, на кого распространяются права и обязанности свободного человека и с кем принято вступать в межчеловеческие отношения.

Идея плюрализма публичной городской жизни характеризует согласие и желание жить вместе, присущее жителям данного поселения постольку, поскольку они образуют историческую общность, являются местным сообществом¹². Это согласие и желание, несводимое к межличностным отношениям, и есть та социальная реальность, что структурируется различными политическими институтами, в свою очередь структурирующими власть.

Х. Арендт предлагала называть властью ту “общую силу, которая является результатом желания жить вместе и которая существует до тех пор, пока действует это желание”.

Принимая это определение, П. Рикёр продолжает: политическая власть – на всех её уровнях – представляет собой продолжение способности, характеризующей человека как могущего (способного и действующего – О.Г.). В свою очередь, именно эта способность к свободному действию придает “зданию власти перспективу длительности и стабильности и, если говорить в еще более общем смысле, открывает горизонт общественного мира, понимаемого как спокойствие и порядок (подч. мною – О.Г.”¹³.

Комментарий коллеги

В ответ на мои размышления о городе как пространстве публичной жизни г-н В. Редюхин прислал мне следующий комментарий:

Ход на построение понятия, могущего соорганизовать исторический, культурологический, социальный, муниципальный и другие смыслы и представления о городе, на мой взгляд, действительно перспективен.

Однако, "публичность" вызывает еще и коннотации - "публичные казни", публичные дома" и т.д., что в своей основе содержит возможность социального вызова и самопредъявления, нечто близкое к "паблик-рилейшнз". Что, в свою очередь, связано с такими городскими атрибутами как прозрачность пространства возможностей, плотность коммуникации и динамическое многообразие потребностей (выд. мною – О.Г.)

Вопрос в том, как это слить в единое слово?

Интересно то, что "публичная казнь", в общем-то, вроде вполне укладывается в ту "публичность", о которой говорит О. Генисаретский: на эшафоте, при некоторых (и, вообще говоря, понятно каких) обстоятельствах может оказаться каждый. А вот "публичный дом", наоборот, - место очень интимное. Но, одновременно, впрочем, общего пользования. Интимность нужна опять-таки каждому, и здесь вам ее обеспечат, если вы не в состоянии, по каким-либо причинам, организовать ее самостоятельно. И все же, здесь, похоже, концепт "публичности" строится иначе, нежели в словосочетаниях типа "публичное пространство" (центр города), "публичное действие" (публичность) и "публичная казнь".

Продолжая, что называется “в том же духе”, я мог бы добавить в копилку г-на Редюхина еще и “гражданский брак”, другие “акты гражданского состояния” “гражданскую казнь”, “гражданскую продукцию”, конечно же “гражданина-следователя” и “гражданина-начальника”, не к ночи они будут помянуты ... и много других осколков так и не нашедших себе места в нашей жизни гражданского сознания и общества.

Хотя, и на заборах было написано: “Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан”! Усвоили, и пели тут же под забором: “граждане, послушайте меня…”, и к особям особо слабого пола обращались: “Гражданка!”.

А помимо “публичной казни” и “публичного дома”, не грех вспомнить то, чем и сам г-н Редюхин не брезгует, промышляя на рынках интеллектуального труда, а именно – публикацию статей. И как бы было славно, если бы он еще книгу опубликовал!

Опубликовать, значит также и выпустить в свет. Все “светское”, наряду с “гражданским”, как профанное, противопоставляется сакральному, “религиозному”, “церковному”. Так гражданский брак когда-то отличался от церковного, а теперь иногда отличается от зарегистрированного в Отделе записи актов гражданского состояния. Светская культура (а теперь и духовность) таким же образом отличается от религиозной культуры и духовности.

С другой стороны, “светская жизнь”, “светское общество” (а иногда в том же смысле просто “общество”), “высший свет”, “светски воспитанный человек” и “дама полусвета”. Это слова из сословной русской культуры, где “светское” противопоставлено “мещанскому”, то есть “местному”, “городскому”.

В 19 веке сначала “общество” иногда обозначало именно “светское общество”, а потом прильнуло к “общественности”, то есть к разночинной, внесословной интеллигенции.

Ну а проще говоря, публично – значит прилюдно, на людях, на миру, где и смерть красна, о чем “миром Господу помолимся”!

Вся эта наша пря с г-ном Редюхиным к тому приведена, что “в языковом выражении” у гражданского общества в России есть своя судьба. Может, и еще в каком месте, кроме Гражданского кодекса, она обнаружится, если репу почесать?

Возвращение в повседневность

Местное ведение тем еще уместно в при понимающем подходе к управлению, что оно возвращает нас в стихию повседневной жизни и работы.

Проблематика повседневности в 70-80-е годы обсуждалась у нас как проблематика образа жизни, когда и приобрела специфический идеологический окрас последнего подсоветского десятилетия.

По смыслу своему, а также по заключенным в нем познавательным и проектным возможностям понятие образа жизни соотносилось тогда с целым рядом других понятий, образующих самосвязанное и достаточно обозримое содержательное поле.

Часть его элементов, таких, например, как “стиль жизни”, “жизненный путь”, успели стать общенаучными понятиями-метафорами целого ряда гуманитарных и социальных наук; другую часть поля образуют понятия, происходившие из феноменологии (и развивавшейся под ее влиянием социологии и психологии), такие как “жизненный мир”, “повседневная жизнь”, “структуры повседневности”, не получили широкого распространения, но сохранили, тем не менее, за собой значение логических образцов осмысления образожизненной проблематики; третьи, как например понятие “систем жизнеобеспечения” в экологии человека, остались в ходу в рамках тех дисциплин, где они и возникли, хотя и не утратили свой научный смысл.

Однако, стоит все-таки обратить внимание на особые отношения, успевшие завязаться уже между понятиями “образа жизни” и “повседневность” и, как кажется, многое путающие в нашем к ним отношении. Тому есть по меньшей мере две веские причины.

Во-первых, и обшенаучный характер первого из этих понятий, и его наличная встроенность в идейно-публичный оборот часто склоняют мысль к облегчающей поблажке: относить к содержанию понятия “образ жизни” то и только то, что привычно относится к жизни обыденной, повседневно наблюдаемой.

По моему разумению, это далеко не так, а во многом и совсем не так, ибо повседневность не существует сама по себе, а возникает в результате процессов “оповседневливания”, которым противостоят процессы “преодоления повседневности”¹⁴.

И чтобы избежать в этом вопросе каких-либо двусмысленностей, я буду придерживаться далее того понимания повседневности, которым оперирует понимающая социология знания: “Повседневная жизнь представляет собой реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного мира. ... рядовые члены общества в их субъективно осмысленном поведении не только считают мир повседневной жизни само собой разумеющейся реальностью. Это мир, создающийся в их мыслях и действиях, который переживается ими в качестве реальности. Поэтому ... мы должны прояснить основания знания обыденной жизни … с помощью которых конституируется интерсубъективный повседневный мир”¹⁵.

При всей простоте восприятия и поведенческой отработки повседневного мира обыденным сознанием, он есть, тем не менее, социально конструированная реальность, опосредованная различными схемами конституирования (в частном случае, схемами типизации), усвоенными обыденным сознанием, и потому жизнь в повседневном мире никак не может быть объектом изучения или управления проектирования без учета этих способов конституирования (или их направленной проектной трансформации).

Во-вторых, важность внимания к проблематике повседневности проистекает из характера аналитических оценок кризисного состояния постсоветского общества, связываемого рядом авторов с вопросами идентичности образа жизни на уровне структур повседневности.

Так А. Фадин, перечислив многочисленные “объективные”, по его мнению, свидетельства кризисности и среди них “стремительное ухудшение здоровья ... рост смертности, падение рождаемости и продолжительности жизни ... тотальную коррупцию, беспрецедентную волну преступности” и т.д., счел все же возможным утверждать, что “даже все перечисленное тем не менее не воспринимается большинством населения как катастрофа – до тех пор, пока не рушатся структуры повседневности“ (подч. автора – О.Г.), хотя и оговорился, что “такие вещи как многомесячная невыплата зарплаты, реальная длительная безработица, недоступность регулярного медобслуживания и школьного образования – уже реальный осязаемый шаг к катастрофе структур повседневности”¹⁶.

Хотя цивилизационный запас прочности человека суть величина, вряд ли поддающаяся прямой оценке, ясно, что устойчивость структур повседневности есть одно из условий идентичности образа жизни как такового.

Еще одно обстоятельство, на которое стоит обратить внимание, когда образе жизни речь заходит в контексте задач городского развития.

Цивилизационный сдвиг, связанный с третьей технологической волной, – как заметил Ф.И. Гиренок, – “характеризуется уже не превращением человека в рабочую силу, а замещением рабочей силы силами субъективности. ... происходит демассификация рабочей силы ... возникает потребность в промышленном использовании уже не рабочей силы человека, а его личностных структур ... новый цивилизационный сдвиг связан (как раз) с изменение типа повседневности”¹⁷.

Отмеченная автором тенденция имеет глобальный характер, то есть относится к любым видам труда и производственных пространств, но является особо актуальной для пространств инновационных. Это приводит исследователей к вопросу о типике присущей повседневности рациональности (и ее инновационном потенциале).

В этой перспективе “рассеянному разуму” повседневности соответствует “превращение области повседневной жизни в лабиринт, который не был спланирован какой-либо центральной инстанцией”. Человек, ставший героем рассеянной по миру повседневности, блуждает по миру, оставаясь никем, неким Nemo, “пока его не сажают в определенную клетку этого лабиринта”. Повседневность тем самым опознается как место открытия смыслов и правил, а не только их воплощения; как место, где разные типы рациональности сплавляются между собой. Она “ только тогда сохраняет или даже приобретает силу сопротивления нажиму всё упорядочиваюшей рациональности, когда она сама становится большим, чем просто повседневная жизнь, то есть когда она сама себя превосходит”¹⁸.

Вдумываясь в будничную, повседневную жизнь, В.И. Вернадский также утверждал, что “мы можем наблюдать в ней проявление основных идей и верований текущего и прошлого поколений, можем видеть постоянное стремление человеческой мысли покорить и поработить себе факты совершенно стихийного на вид характера. ... постоянную борьбу сознательных (т.е. неестественных) укладов жизни против бессознательного строя мертвых законов природы ... Коллективной работой мысли людей жизнь человеческих общин и самого человечества получает стройный характер.

На этой будничной жизни строится и растет главным образом основная сторона человеческой мысли. ... Сила личности и влияние ее, понимание ею жизни ... увеличивается по мере вдумывания в процессы будничной жизни”¹⁹.

На этом пути повседневность обнаруживает себя как пространство здравого и общезначимого смысла, самопроявления и самоопределения человека.

“Здравый смысл высказывается в одном направлении: он ... выражает, – по мысли Ж. Делёза, – требование такого порядка, согласно которому необходимо избрать одно направление и придерживаться его. Это направление от более дифференцированного к менее дифференцированному ... от миров (индивидуальных систем) к Богу. ... Здравый смысл – принцип единственно возможного смысла. ... В случае общезначимого смысла, смысл ... называется “общезначимым” потому, что это - ... функция, способность отождествления, которые заставляют разнообразие принимать общую форму. ... Общезначимый смысл связывает данное разнообразие, соотносит его с единственной конкретной формой объекта или с индивидуализированной формой мира. ... Общезначимый смысл связывает собой различные способности души и дифференцированные органы тела в совокупное единство, способное сказать “Я” (проявить для себя свой самообраз – О.Г.). Одно и то же Я воспринимает, воображает, вспоминает, знает и т.д.. Одно и то же Я дышит, спит, гуляет, ест”. Оно, этот Я-субъект, – манифестирует себя в речи и поведении, проговаривает и показывает то, что он делает. “Во взаимной дополнительности здравого смысла и общезначимого смысла запечатлен альянс между Я. Миром и Богом – Богом как предельным исходом направлений и верховным принципом тождеств” (Делёз 1996, с.102-103).

И потому не будет лишним привести в заключении несколько слов М. Бубера о его духовном опыте повседневности, который, несколько перефразируя А. Платонова, можно было бы назвать опытом “сокровенной человечности”.

“В молодые годы исключением в обычной жизни было для меня только “религиозное”. Наступали часы, которые изымались из хода вещей, что-то проламывало твердую скорлупу повседневности. И тогда нарушалось привычное постоянство явлений...

С тех пор я отказался от такой “религиозности”, которая есть лишь исключение, изымание, выход из повседневности. ...Теперь у меня есть только повседневность, из которой я никуда не выхожу. Тайна ... поселилась здесь, где все происходит так, как происходит”²⁰.

Сеть как реальность и метафора

Оснащение организаций компьютерами, базами данных, моделями объектов управления, экспертными системами, наращивание компьютерной грамотности персонала – управленческая повседневность. Однако, все эти технические новшества, до тех пор, пока они воспринимаются как именно как технические, мало что меняют в понимании природы и смысла управления как деятельности. Хотя “горсоветы” и “горкомы” уже успели смениться на “офисы”, а государственный служащий чуть было не получил номинацию “гражданского офицера” (уж очень хочется из своего кремлевского кабинета углядеть в России какого-нибудь завалявшегося генерал-губернатора или назначить его), все одно – “контора”, коридоры и кабинеты, канцелярские столы, “вызовы на ковер” и подковёрная борьба и т.д.²¹

Если любой орган управления рассматривать как организационно-информационно-технологическую систему-в-системе, то плодотворной проектной метафорой управления можно считать сеть.

Учетными примерами для насыщения этой метафоры могут служить (1) компьютерные сети производственных, финансовых или управленческих корпораций, (2) маркетинговые сети, являющиеся способом продвижения товара к потребителю (типа “Гербалайф”) и (3) как предельный случай - Internet.

Плодотворность сетевой метафоры в данный момент – в ее остраненности от конторско-организационного взгляда на управление и возможности иного взгляда на содержание и формы реализации управленческой деятельности.

 

Часть Третья: Реакции на предлагаемые изменения:

Консалтинг, как особое занятие и тип деятельности, завелся в нашей стране в инновационных, перестроечных обстоятельствах, что наложило на него печать заведомой инновационности²². Чаще всего и как бы по умолчанию предполагается, что всякий консалтинг инновационен по своей природе, что предлагаемые в нем изменения будут поняты и, что для нас сейчас особенно важно, приняты теми, кого консультируют, именно в инновационном ключе, то есть как реализацию какого-то проектно-инновационных предложений²³. Следует признать, что даже если изменения предлагаются консультантами в инновационном ключе, это еще не значит, что прочие участники консалтинга будут воспринимать и примут их в качестве таковых.

Разве не очевидно, что для того, чтобы предлагаемые изменения были восприняты, они должны быть понятными, а чтобы их приняли, они должны стать привлекательными? Иначе говоря, принятие предлагаемых изменение должно быть мотивировано и одной из задач консалтинга является как раз учет наличных мотиваций, работа с ними, а шире говоря - управление мотивациями.

Все сказанное далее отнюдь не есть поход против нововведений. Но для того, чтобы организационные инновации стали аттрактивными (и мотивационно привлекательными), сама инновационность должна, на мой взгляд, быть осознана как одна из рамок экспертно-аналитически-консультационной деятельности, одна – в ряду других, а инновационно-ориентированный консалтинг - как одна из его разновидностей²⁴.

Сами по себе предложения о том, что консультационная работа обеспечит совершенствование, реорганизацию, рационализацию, повышение эффективности и качества деятельности организации-заказчика могут оказаться мало убедительными,

• если инновационное целеполагание не является ценностно, а тем самым и мотивационно значимым для организации (как системы);
• если оно никак не связано с возможностями карьерного или профессионального роста персонала организации;
• когда ожидаемые изменения вызывают бессознательное сопротивление (функционирующее как скрытая негативная мотивация, а в случае рационализации сопротивления как явная позитивная контрмотивация)²⁵.

Всякие попытки инновационной реорганизации (оргтехнических и социотехнических работ) воспринимаются в лучшем случае как нежелательное увеличение неопределенности, а в худшем – как угроза (например, потери работы).

Примером такой контрмотивации может служить расхожая “отмазка”, гласящая, что “все это теория, а мы заняты практикой”. Сия отмазка свидетельствует о том, что в организации имеет место настолько глубокое оповседневнивание работы, что профессиональные знания, умения и опыт уже не воспринимаются как таковые, вне оболочки повседневности. Собственно профессиональные ценности затушевываются бытовыми, а когда их перемешивание происходит “в особо крупных размерах” работа депрофессионализируется и оказывается полностью подчиненной нашептываниям коммунальности²⁶. В условиях окоммуналивания организации профессиональный опыт (а потому и рост) оказываются, в принципе, невозможными, поскольку невозможно вычленить ни индивидуальный успех того или иного работника, ни критериально оцениваемые качества конечного продукта его именно, а не общей работы (вклад).

О жанрах консультационной работы

Как таковые, жанры подразделяются по функциям деятельности, которые задает формат процедур (способы проблематизации, концептуализации и документирования).

В практике городского управления привилось несколько видов консультационных работ:

• Проектное консультирование направлено на реорганизацию системы управления.

Это та часть консультационной работы, которая имеет дело с объективированной функциональной структурой управления.

• Обучающее консультирование специалистов по тем или иным функциям (под преложенный проект ее реализации).

Это – уже работа с персоналом, хотя еще и не выделена в специальный обучающий тренинг и осуществляется по ходу проектно-консультационной работы.

• “Советничество” (сoaching) – периодически возобновляемое обсуждение, согласование проектных намерений организации-заказчика и группы консультантов, основанное на доверительном, личностно-ориентированном общении консультантов с "первыми лицами" управленческой структуры, от которых зависит запуск и реализация организационных проектов.

Это – беседы, "разговорный процесс", в котором постепенно уясняются, уточняются проектные намерения и достигается взаимопонимание целей и мотивов реорганизации.

Кроме того, консультирование тесно связано с проектно-аналитической работой.

“Творческая зона эксперта, - как писал недавно С. Земляной, - располагается в зазоре между отложившимся, книжно-письменном знанием - и жизненно-практической окказиональностью, между общим правилом - и конкретным случаем (делом, политическим решением)”²⁷.

Столь резкий упор на отложившееся в письменной форме знание вряд ли оправдан применительно к живой консультационной работе. Не меньшее, если не большее значение в ней имеет событийное, случающееся знание.

Кроме того, следуя различению событий/состояний, сред/сетей, помимо отложившегося в пространствах культуры знания и знания событийно-обстоянного, должно быть еще положено движущееся, снующее в сетях, продвигаемое, сообщаемое и приобщаемое к делу сетевое знание.

Об общегородских проблемах и политиках

Переход к технологии “устойчивое развитие // человеческий потенциал” предполагает более внятное понятийное различение и организационное проведение общегородских политик и функционально-сферных (межотраслевых) программ²⁸.

Общегородские политики заводятся вокруг общегородских проблем-компликаторов, т.е. проблем, относящихся к нескольким или ко всем сферам жизнедеятельности и, соответственно, к нескольким или всем ведомствам (департаментам), отвечающим за состояние дел в соответствующих сферах.

Как это не парадоксально, но сначала именно проблемы оказываются теми стяжками (компликаторами), в которых репрезентируются некие неквалифицируемые (системно и позитивно) социальные реальности. Понятно, что далее эти стоящие за проблемами комплицированные реальности могут быть положены в качестве автономных социальных объектов (как для аналитической проработки, так и для управленческой деятельности).

Эта особая природа общегородских проблем выражается в том, что:

(1) Они одновременно, хотя и в разных смыслах, являются проблемами для всего населения, для различных его групп и для городского профессионализированного управления (интерфейс управления и самоуправления). Поэтому по поводу городских проблем и возможна социальная коммуникация (они признаются как существующие или не существующие, оцениваются как существенные или несущественные, ранжируются по приоритетам и т.д.).

(2) Происходит “движение в проблемах” (они трансформируются, сводятся друг к другу), “подмена проблем”; имеет место и даже оценивается как достижение “приращение проблем”, переход к решению “новых”, “современных” проблем.

Важный аспект этой темы – оценка тех или иных проблем как “наших” или “не наших”, оказывающая влияние на их принятие в проработку.

Проблема может быть опознана и принята как “наша” в том смысле, что она имеет место нашем городе (как невыплаты, наркомания), и в том, что не-решание чревато негативными последствиями (понижение уровня благополучия для населения, оценка системы городского управления как мало эффективной).

Вместе с тем “наша проблема” часто имеет свои корни в общесоциальных (страновых или глобальных) процессах и в этом смысле она “не наша”, возникла не по нашей вине, не в следствии ошибок управления, а как бы пришла со стороны и не может быть полностью устранена нашими усилиями.

Отсюда вопросы “допустимых уровнях” невыплат (два месяца в Омске), преступности, наркотизации и т.д. Межрегиональные и межгородские сравнения таких допусков используется для оценки сравнительной эффективности городского управления и оценок “благополучия городов”.

Кроме того, объективация проблем в качестве общестрановых или общецивилизационных дает своего рода социально-терапевтический эффект – то, что “как у всех” социально более приемлемо, чем то, что только “у нас”.

Методологическое замечание

Систематическая работа с городскими проблемами – это скорее постоянная рефлексивная ре-проблематизация того, что в городе уже признано проблемными ситуациями, чем одноразовая проблематизация “нараза”, “с нуля”. Это переформулирование публично признанных проблем в управленчески приемлемую форму, приведение их к методически проработанным форматам. Впрочем, с учетом этих оговором, можно - в качестве родового - сохранить и термин “проблематизация”.

Отбор городских проблем

На лицо несколько источников и принципов отбора проблем для включения их в общегородскую политику.

1. Список проблем, фактически формулируемых:

• мэром и другими ответственными лицами администрации;
• представительными органами;
• различными социальными агентами (эксперты, журналисты и т.д.);
• населением.

2. Список проблем по сферам жизнедеятельности населения:

• образование,
• медицина (здоровье),
• досуг (развлекательные, спортивные, культурные и прочие услуги),
• общественная жизнь (общественные и религиозные организации, гражданское участие),
• общественный порядок (за минусом криминальности).

Важную роль при этом играют концептуальные и счетные показатели состояния дел, применимый для нескольких (желательно, для всех) сфер и курирующих их департаментов.

Например, сквозная занятость и наблюдаемость поведения детей, подростков и молодых людей.

3. Для развития самой системы городского управления важно иметь проблемы разной социальной природы:

• Наркомания – диффузное, не привязанное жестко к какому-то социальному институту или группе, социальное явление.
• Молодежь – изменяющаяся в своем текущем составе, но социально стационарная возрастная группа.
• Семья – социальный институт.

Суть выигрыша тут в том, что типологически разные социальные реальности (объекты) для управленческой проработки требуют разных подходов и инструментов.

4. Каждая включенная в политику проблема для своей управленческой проработки предполагает организацию своей особой сети взаимодействий с:

• соответствующей группой населения.
• общественными организациями,
• профессиональными ассоциациями,
• группами городских экспертов.
• внешними консультантами.

5. Некоторые проблемы признаются инновационными и вносятся в проработку в этом качестве. Среди них могут быть:

• Гражданское развитие (расширение гражданского участия, поддержка и развитие “влиятельных гражданских институтов”, упомянутых в Послании президента).
• Общественный порядок (ссылка на созданное при Совете безопасности Управление общественного порядка).
• N-ский край (краевая омская идентичность как культурно-политическая задача для работы с творческими и общественными объединениями, образовательным и информационным ведомствами).
• Религиозный диалог (в том числе, как форма общественных дебатов по теме “Место религиозного образования в муниципальной школе”).

Управление развитием и управление функционированием

Когда в практике городского управления используется различение задач управления функционированием и управления развитием, возникает вопрос: а чем, собственно, эти задачи отличаются с точки зрения технологии управления? Или иначе: какова с технологической точки зрения природа тех управленческих инноваций, которые позволяют говорить об управлении развитием (в его отличии от управления функционированием)?

Управление функционированием объекта – это управление в области его (объекта) устойчивой воспроизводимости, наблюдаемости функциональных свойств, отношений и эффектов, их константности, постоянства и определенности для наблюдателя.

Поэтому с точки зрения базовых воспроизводящихся процессов, составляющих основу жизнедеятельности города, ситуация развития всегда воспринимается как неустойчивая и переходная, как ситуация неопределенности и перемен²⁹.

Переходная к чему? К новой устойчиво воспроизводящейся ситуации, а значит – к функционированию и управлению им.

В переходной фазе, между одним и другим устойчиво управляемым состояниями, каждая новая управленческая задача технологически выглядит как рекомбинация старых задач. Например, кажется, что в деятельности управления недвижимостью сочетаются задачи, известные из старой градостроительной практики, из деятельности БТИ, органов ценообразования и т.д.

Поэтому, отчасти, появление новых задач встречает сопротивление матерых управленцев-градовиков. А принятие их мотивируется не в малой степени приверженностью к ценностям развития как такового.

При переходе к политике управления развитием реструктурируется все поле управленческих задач. И даже если каждая из новых задач воспринимается как рекомбинация старых, важно выбрать новые фокусы развития и обеспечить на них переструктурирование управленческого поля. Иначе не будет сделан шаг в сторону развития и не случиться его событие.

Впечатления консультанта “без копыта”

Фигура консультанта, задачи и формы постановки деятельности консультирования, именуемые неудобоваримым словом “консалтинг”, - вещи достаточно непривычные для русского глаза, слуха и ума³⁰. А потому у тех, кто волей-неволей оказываются участниками консультационных процедур (игр, процедур, тренингов и т.д.) налицо, с одной стороны, неопределенность и, одновременно, завышенность ожиданий, а с другой, неприятие ответственности за свое участие в консультационных процедурах. Причем сказанное справедливо как в отношении консультируемых, так и в отношении консультантов.

Можно было бы сказать, что такое положение дел есть проявление той степени институционализации³¹ (принятости) консалтинга, которой он достиг в нашей стране. Однако, эту манеру говорения мы оставим на другой случай, когда найдется время и место для спокойного социологического размышления, а сейчас вернемся в любимый город великого физика Ома.

Новая Муниципальная Повестка Дня:

Необходимость новой “Муниципальной повестки дня” становится особо очевидной, когда в практике местного самоуправления возникает вопрос о достраивании уже освоеной системы менеджеральных технологий до уровня стратегического планирования (в стационарных и кризисных условиях).

1. Правовая политика в рамке стратегического планирования.
2. Интеграция местного самоуправления в систему общественно-государственного управления (политики субсидиарности).
3. Политика пространственного развития в рамке стратегического планирования (межрегиональные связи, каркасные сети городов, региональные поселенческие структуры, городское и сельское).
4. Многополюсная экономика (системы жизнеобеспечения, доиндустриализация и прорывные инфраструктуры).
5. Социально-корпоративное партнерство: развитие на основе конверсии корпоративной управления и политик пространственного развития (инфраструктурных проектов).
6. Семья – институциональная основа местного самоуправления.