Название моего выступления , которое было объявлено в программе, характеризует скорее общий
      жанр и тему «Гуманитарные стратегии и практики». Надо сказать несколько
      слов о том, как это попало в контекст биеннале и про адресность того, что
      здесь будет происходить. В нашей предварительной условленности я
      ориентируюсь на 4 разные адресные группы, условные, хотя в зале есть
      конкретные представители этих групп, собирающихся по профессиональным или
      когнитивным признакам.
      Я буду работать ориентируясь на тех, кто так или иначе связан с темой
      регионального или муниципального, но всегда пространственно выраженного
      развития. Это те, кто занимается городом, регионом и другими, имеющими
      пространственные характеристики сущностями: страны, континенты, дворы, в
      конце концов, в которых мы живем и т.д. И вот пространственность, ключевое
      слово, пространственность, как качество не только физической реальности
      ландшафта, которое вокруг нас прибывает, но для меня и всех тех, кто
      относит себя к цеху умствующих, пространство — это, прежде всего, качество
      сознания. Главное что мы с вами все умеем, своим умом и сознанием — это
      представлять или представливать, т.е. ставить что-то перед собой в
      воображении, в сознании, т.е. распределять в пространстве перед собой и
      себя перед этими сущностями. Вообще сознание пространственно потому, что
      мы с вами существа телесные, своим телом всегда находимся в каком-то
      пространстве. И вот это качество пребывания нашей телесности пребывания в
      пространстве, оно воображением отрабатывается таким образом, что мы в нем
      (в воображении) все что мы мыслим, все что мы чувствуем, все что мы желаем
      помещаем в какое-то реальное или воображаемое пространство. И вот
      региональщики, муниципалы, земцы, по-русски выражаясь, они, т.е. мы (я
      себя тоже к ним отношу) мыслят жизнь в пространственных терминах и
      категориях. Т.е. мы живем всегда где-то здесь или где-то там, но в
      каком-то месте мы себя размещаем. Тут ли, или за бугром где-нибудь, или в
      каком-нибудь ближнем или дальнем космосе — всегда где-то. Поэтому
      пространственное развитие — это первая тема и первая аудитория —
      профессионалы, которые себя с этим как-то соотносят или хотели бы
      соотносить.
      Вторая целевая группа относится к сфере образования, те, кто занимается
      формированием некоторых умений, способностей, компетенций, как модно нынче
      говорить, и это тема «компетенция ради развития». Такой слоган в этой теме
      — «компетенция ради развития». Здесь такой концепт очень важен — что
      означают эти компетенции ради развития? Есть предположение о том, что
      вокруг нас, в нашей социально-деятельностной среде имеется довольно
      интенсивный и ярко выраженный спрос на новые виды занятости, занятия,
      действия. И постоянно появляются какие-то новые странные фигуры: поначалу
      странные, потом — привычные. На моем веку возникала и исчезала такая
      замечательная модная наука и род занятий как эргономика. Была и исчезла. И
      вот нет теперь ни институтов соответствующих, не кафедр. Но кое-где 

инженерная психология еще имеет место. Был когда-то инженер по организации 

      труда на каждом предприятии — это отголосок Гастева, института труда,
      который был когда — то в 30-е годы. В штатных расписаниях всех заводов это
      было. Исчезло это занятие. Зато появились диджеи, дилеры, кураторы и
      постоянно возникающие новые номинированные роды занятий, которые очень
      популярны: модные дизайнеры всех сортов, менеджеров пруд пруди, куда ни
      плюнь, попадешь в менеджера обязательно и т.д. Т.е. есть какая-то странная
      потребность в обществе среди людей в том, чтобы появлялись новые
      занятости. Потому что мы более-менее понимаем, что в тех родах занятий,
      которые нас окружают ничего сделать уже невозможно. И вот на этот спрос,
      на такие странные виды занятости профессиональный образовательный мир
      отвечает предложением таких форматированных компетенций — предлагает
      систему образования, подготовки государственной, частной, любительской,
      предлагает чему-то нас обучить: правильно дышать, правильно спать,
      правильно знакомиться, правильно расставаться и правильно сближаться. По
      какому-то странному закону судеб в этом здании внизу есть магазинчик
      знаменитый, где развал окультно-образовательной литературы и если
      отнестись к тому что там обещают серьезно, то в этом здании должны
      работать гении, герои, музы. Потому что там обещают развить абсолютно все:
      и как быть счастливым, и как быть успешным, и как быть самым знаменитым
      сетевиком, как обольщать, и как приворачивать, и как наоборот
      отворачивать. Если вы заглянете в упражнения, которые там описаны, то
      обещается абсолютно все, любая компетенция, если вы в это верите, конечно.
      Можете попробовать. Этот процесс необычайно распространенный и
      диверсифицированный. Спрос, откуда-то взявшийся, и еще надо дать себе
      отчет, почему нам этого хочется, почему странный интерес испытываем к
      тому, чего нет: к воображаемым умениям, к воображаемой мощи, к
      воображаемой власти, к воображаемому богатству, к воображаемому счастью —
      к тому чего у нас нет, как бы в реальной жизни, вроде бы. В авторитетных
      книгах написано, когда господь создавал мир, он создал всего достаточно,
      даже более того, но нам все время чего-то не хватает. С другой стороны это
      — обещание новых компетенций, умений, навыков и наша попытка чего-то
      попробовать — это вторая тема «Компетенция ради развития».
      Третья, конечно, «Музей». Возвращаюсь к музейным сообществам, как к
      представителям одного из самых древних имеющих за собой не одно
      тысячелетие социокультурному институту, очень авторитетному институту,
      устойчивому, прожившему сквозь несколько экономических, политических
      формаций. Сравните то, что происходит здесь в этом здании с теми
      сиротливыми конторками под названим «творческие союзы», которые на площади
      размещены: отделение союза писателей, кинематографистов, композиторов,
      театралов — развалившиеся сообщества, развалившиеся цеха, при всем
      бесновании шоу бизнеса, влачащих жалкое существование. Тут тебе музейный
      комплекс, рядом арку забабахали, сиротливо, но — памятник жертвам
      политических репрессий, там же центр этно-культурных сообществ — в общем,
      сравнение говорит само за себя. Цех музейный каким-то странным образом
      выжил. Более того, он достаточно неплохо стоит на ногах. Хотя кризисов
      внутри самого музея и музейности, если верить самим музейщикам, туча,
      сплошь все в кризисах, но зато оно есть. А в сущности, кризис — это
      следствие развитой критичности. Когда вы критичны, то вокруг одни кризисы,
      поскольку вы их в силу своего критического ума в и д и т е, а если вы
      критически не развиты, то вы не видите кризиса, вы просто думаете, что это
      прыщ вскочил, болезнь такая и надо ляпсус или сбегать в «Тональ»
      чему-нибудь там научиться.
      Итак, музей как институт.
      Социологи говорят, что два авторитетных института есть в нашем обществе —
      это армия и церковь. Я спрашиваю: а университет, который столь же древен,
      как и эти два, а музей, являются ли такими же авторитетными и устойчивыми
      институциональными комплексами. Устойчивыми — да. Тем более нам говорят,
      что мы живем в информационном обществе или будем жить в обществе знаний, а
      университет — место институциональное, где производятся, хранятся,
      употребляются знания. Если общество знаний, то его осевым институтом будет
      не армия и не церковь, а казалось бы, университет. И то же самое можно
      сказать про музей. Наверное, да. Но явно, что опрос социологический этого
      не показывает. Это странное положение говорит, что у нас есть еще дефицит
      чего в музее, то — оптимистической музейной риторики, т.е. способности
      говорить о музее, как об институте культуры и о сфере жизни, в которой
      хранится память историческая, и парижские метры нашей идентичности —
      человеческой, антропологической, культурной, этнической и т.д. И кое-что
      говорит за то, что если предприниматель расчухал это качество и тихо-тихо
      музеи оккупируются такими розовощекими здоровыми менеджерами, которые
      наловчились на музейных ценностях делать неплохие деньги. Если это
      происходит, то значит эта риторика не за горами, еще немного и
      институциональное самоосознание произойдет.
      Итак, повторюсь. Региональное развитие — пространственность; Образование,
      компетенция — ради развития. Музеи, как музейность, как качество
      культурно-социального института. Вот эти 3 темы и три мои целевые
      аудитории. А связывать их между собой я собираюсь темой «семантическая
      эффективность».
      Моя задача состоит в том, чтобы картировать, разметить некое пространство,
      в котором мы следующие два дня будем работать, ставя некоторые вопросы и
      отвечая на них. Сегодняшний жанр таков: в течении академического часа я
      изложу три микрораздела мной обозначенных, после каждого из них попрошу
      вас задать вопросы, а оставшиеся полчаса мы можем посвятить суждениям по
      этому поводу...
      Те кто знаком с музейным делом хотя бы понаслышке, я не имею в виду
      музейщиков, которые здесь присутствуют, знают, что среди основных есть три
      функции в музейном деле и три группы профессионалов внутри самого музея:
      есть работа собирательская, изыскательская. Это сначала что-то ищут,
      собирают и формируют внутри музея коллекции. Вообще, музей возник в
      пешеходную эпоху человеческой истории. Т.е. когда все исследователи были
      путешественниками, т.е. они ногами или на лошадях — тоже ногами, т.е. —
      иноходью, чужими ногами, перемещались по поверхности земли и что-то
      искали, собирали, если оно лежало, или отнимали путем завоевания, если
      приходили в чужую землю, или выменивали, но всегда физически собирали и
      приносили. Пришел, увидел, победил, т.е. взял и принес себе лично, своему
      господину, своему царю, своему богу и сформировал вот здесь у себя некое
      собрание этого — коллекции. Представление о собирательской функции музея
      возникло в ту пешеходную эпоху и как метафора до сих пор бытует. Но
      кое-где оно и сохраняется: если вы археологическую коллекцию формируете,
      если вы собиратель фольклора, то вы перемещаетесь, находите информатора,
      записываете на месте и привозите это в коллекцию. Есть информационные
      методы работы — поиск по интернету, раньше — по библиографиям, по книгам.
      Мы все равно нечто находим, выбираем и помещаем в какой — то обобщенный
      архив (в смысле Фуко, например), архив как родовое имя. Архив — это
      родовая категория, которая обозначает любые формы, любые собрания,
      описанные списками и хранимые некоторым способом. Это же слово
      употребляется в информационных технологиях — вы что-то архивируете, и оно
      хранится в соответствующей памяти. Это одна функция. Как бы вход. Это то,
      когда в музейное пространство нечто попадает.
      Есть обратная экспрессивная функция — классически она называлась
      экспонированием, в ы с т а в л е н и е м того что собрано и хранится в
      архиве, оно время от времени из запасников, из памяти извлекается, что
      непросто (потому что они миллионные эти архивы), и затем выставляется.
      Если вещь физическая, то она выставляется физически, где-то находится,
      берется и ставится на всеобщее обозрение, в витрину, на подиум. В ы с т а
      в л е н и е. Э к с п о з и ц и я. Выставление — буквальная калька этого
      слова. Но для того, чтобы это было не просто так, не кучей вывалено, чтоб
      придать этому некую упорядоченность осмысленную, то экспозиция,
      выставление — это всегда некоторое инсценирование. Вы выставляете всегда
      на какую-то сцену сознания. Витрина, подиум — это сцена физическая, но
      вообще-то говоря, это сцена сознания. Человек должен ПРЕДставить себе тот
      сюжет, который в этой мизансцене экспозиционной реализован. А само
      хождение по экспозиции физическое, это движение от одной сцены к другой,
      где мы воображением, внутренним взором проходим виртуально намеченный
      путь, считываем сюжет этого инсценированного действия, и себя помещаем в
      это условное пространство. Стою перед картиной Сурикова «Боярыня Морозова»
      и представляю себе себя старообрядцем, находящимся там, и смотрящим на то,
      как она всем показывает, как двоеперстно крестится, а не как вы, поганые
      никониане, тремя перстами.
      Но есть третья функция, о которой и пойдет речь, которая определяет и
      первое — и стратегию поиска и собирания, и второе — стратегию показывания
      и выставления. Эта третья функция в музее 19 начала 20 века называлась
      исследованием, наш современный музей — дитя просвещения — позитивистской
      эпохи в развитии человечества, когда вершиной интеллекта, вершиной
      умственной деятельности почиталось научное исследование. Поэтому эта
      функция в музее называлась исследование — научно-исследовательский отдел.
      Вершина музейной функциональности — это академический музей. Это музей,
      совмещенный с университетом или музей, совмещенный с академией. Эта
      исследовательская функция имеет за собой развитие длинное, важно сейчас
      представить себе, что судьба нынешней музейности зависит от разнообразия
      понимания этой интеллектуальной функции, не только научное исследование,
      но в первую очередь понимающее отношение, то что теперь обозначается
      термином герменевтика, не способность мыслить аналитически, а способность
      понимать. Музею атрибутируется эта функция, не просто исследовать
      реальность, а ставить понимание. Если кто-то из вас учился музыке и ходил
      на классы сольфеджио, то знает, что есть такое понятие как абсолютный
      слух. Есть люди, которые рождаются с абсолютным слухом, это значит, что
      они различают высотные тональные отношения с достаточно большой точностью.
      Есть школы, в которых ставят голос и абсолютный слух. Точно также можно
      ставить понимание. Есть люди пропеченные и непропеченные. Пропеченные —
      это те, у кого поставлено понимание. Понимание для них (для нас) является
      ценностью, мы склонны понимать все, что происходит вокруг и понимать друг
      друга. Если немножко позлословить, то про таких людей можно сказать: они —
      смыслозависимые люди. Есть зависимые от наркотиков, а есть зависимые от
      смысла. Они не могут шага шагнуть в жизни, чтобы что-то не понять, не
      может терпеть бессмыслицу. Это очень хорошо чувствовали в семинарии XIX
      века, на экзаменах студент подходил к преподавателю и спрашивал: «Отвечать
      с рассуждением или без рассуждения?», т.е. с пониманием или прям так вот
      гнать: и преподаватель говорил: «Ну, мол, валяй, — с рассуждениями». Одна
      из функций, которая атрибутируется музею — это постановка способности
      понимания, понимающего отношения и ориентации в действительности. Потому
      что одно дело — познавать и знать (базовые действия сознания — это знать.
      Сознание знает, представляет себе одно, другое, трет, пятое, десятое). А
      понимание — это... я бы так сказал: „В европейской классической
      философской традиции понимания как способности, имеющей дело со смыслами,
      с целостными сущностями, с целостностями, понимание является более высокой
      высокоразвитой способностью, чем знания». Эта функция «ставить понимание»
      в культурных, исторических, человеческих явлениях и приписывается музею.
      Поэтому не просто исследования, а сознавание, понимание. Эта способность
      довольно молодая. Ни в одной классической философской системе до 2-ой пол.
      19 века она, как отдельная, не выделялась, наряду с мышлением,
      воображением и т.д. Герменевтика стала популярной отдельной дисциплиной
      университетской и академической довольно поздно. Соответственно в музей
      она попадает позже, чем просто знание. Когда мы говорим слово понимание,
      согласитесь, что чаще всего понимание мы понимаем как воспринимающую
      способность. Т.е. мы понимаем что-то. В этом есть привкус пассивности,
      созерцательности. Понимая, я воспринимаю смысловые сущности, я воспринимаю
      какие-то смыслы. Тогда законно спросить такого человека: «А что
      соответствует активному залогу понимания»? Если понимание — это
      импрессивно-воспринимающая способность, то как мы назовем ту способность,
      которая будет активным и экспрессивным пониманием. “
      Интерпретация или толкование. Но интерпретация — это скорее аналитическая
      версия активного понимания. Мы берем текст и интерпретируем его, т.е.
      выявляем истинный смысл. А в живой форме, ну такой — человеческой? Давайте
      договоримся, что под словом понимание, мы впредь будем иметь ввиду оба
      момента: воспринимающее понимание, т.е. способность впитывать смыслы и
      экспрессивное понимание, способность их сообщать другому, в ы р а ж а т ь.
      Если нам нужно 2 слова, то будет понимание и истолкование. А если одним
      хотим обойтись, а вообще-то экономия мышления всегда ...по-детски, лучше,
      когда много, да? Если конфетку разделить на два, то будет 2 конфетки, на
      четыре — 4, — думают дети, — хотя она одна. А взрослый хочет, чтоб было
      хозяйское отношение к жизни: лучше, чтоб оно было одно и едино со мной.
      Поэтому каждый сам решает, что ему на данном шаге удобно. Будем
      размежевываться — будем иметь два, или, наоборот — будем единиться, то —
      одно. Я пока предлагаю пользоваться термином понимание, чтоб себя
      напрягать, в обоих смыслах: воспринимающее понимание и выражающее
      понимание. А понимание, длящееся как процесс, как такая способность
      называется? Какие есть гипотезы?
      Голос: рефлексия
      Генисаретский: Хорошее слово, хотя это скорее обращенность на себя.
      Голос: экзистенция
      Генисаретский: Экзистенция — это существование, это не обязательно мысль.
      Экзистировать можно эмоционально, аффективно.
      Голос: творчество
      Генисаретский: Смыслотворчество? Креативность. Мышление. Мы так не любим
      этого слова. Психотерапевты используют в этих же целях более свежее слово
      сознавание, сознавание в процессе, сознавание в ситуации, сознавание
      каждый раз здесь и теперь, в конкретный момент времени, в конкретном
      месте. Понимание как сознавание. Вот функция, которая является следующим
      шагом по отношению к пониманию интерпретирующему. Так, знаете, есть третий
      уровень небесной иерархии высшей. Как известно, он занимается престолами,
      херувимами и серафимами. Серафимы — они огненные, вскидчивые, взрывные.
      Взрыв энергийный, вспышка — и понеслось все куда-то: А херувимы — они
      водные, они растекаются как вода, течет и заполняет все. Поэтому есть
      понимание херувическое — всеохватное, панорамное: «и вдруг стало видно до
      краев земли» — как у Гоголя сказано. Взирают, как с трибуны съезда КПСС. А
      есть серафический, огненный, когда инсайт, вспышка, мгновенное событие.
      Так вот посередочке находятся престолы. Какая способность соответствует
      этой метафоре пространственной архитектурной?
      Голос: золотая середина
      Генисаретский: Но она может быть пустое место. Хороший буддийский ответ.
      Голос: которую сложно заполнить
      Генисаретский: А можно и не заполнять. Престол — это дхарма, это основа.
      Голос: память
      Генисаретский: Совершенно верно. Престол — это «на камне основе царствие
      мое», на камне на петре, на престоле, т.е. на незыблемости, краеугольный
      камень. Престол — то на чем все будет стоять. Вода херувическая течет,
      утекает — зыбкая реальность. Огонь вспыхивает, но потом гаснет и водой
      нейтрализуется. А вот камень, престол — это что-то тектонически
      устойчивое, мощное, надежное — память, действительно. Поэтому понимание
      воспринимающее, понимание выражающее, понимание скользящее, движущееся во
      времени и понимание понятливое. Понимать — это значит пребывать в
      состоянии понятливости. Почему анамнезис в основании мысли. ВОСпоминание —
      возобновляющаяся память. Эта та способность, та сфера компетентности,
      которая свойственна музейному миру, музейному институту. И это такая же
      экзистенциально-человечески и зыбкая и трепетная, и значимая реальность,
      как и все выше перечисленное: как сознавание, как восприятие, как
      выражение, как мысль. И она столь же событийна. И в этом смысле, когда мы
      говорим о музее — как об институте, который обеспечивает обществу или
      людям их преемственность во времени и других значимых измерениях: память,
      наследуемость, воссоздаваемость и целый ряд других слов, который
      обеспечивает целостность — непрерывность, то, что для нас самоочевидно, а
      иногда проблематично. Почему вы, утром просыпаясь уверены, что вы тот же
      самый человек, который заснул вчера?
      [....................]
      А вы не уверены, совершенно верно, поэтому мы с утра подходим к зеркалу и
      смотрим: «Ой, е!», т.е. «Неужели!». Т.е. есть отдельная сторона нашей
      жизни, отдельный набор способностей или компетенций, которые либо
      обеспечивают, либо не обеспечивают целостность воссоздаваемости во
      времени. Если бы мы имели больше времени и подробно себе выписали или
      зарисовали расклад компетенций понимания, выражения, восприятия, мышления,
      сознавания, памяти — все то что расположено между собиранием чего-то,
      привнесением сюда и выставлением, мы бы тогда получили набор стратегий
      присутствия и поведений, действования в этом музейном мире. Музейность,
      или музеум, каждого музея — это то как внутри конкретного музейного мира
      сложилась конфигурация, констелляция, как связались между собой
      компетенции, воплощенные конкретными людьми, присутствующими в данном
      конкретном музее. И в зависимости от того, что это за связки, что за узел
      умений навыков здесь присутствует, этот мир так или иначе задан. Первая
      логическая точка про музей как институциональный комплекс, в котором
      артикулируется, как-то членится на части способность по-мнить (как удачно
      пишут некоторые переводчики Хайдеггера). Это значит мнить. Иметь мнение.
      Иметь суждение. Иметь какой-то взгляд. Я помню так и потому так мню, сужу,
      оцениваю. Я тем самым говорю о памяти как о той практике, мнемотехнике,
      совокупности мнемотехник, технологии памятования благодаря которым мы тем
      или иным образом не только помним что-то из прошлого, но и мним, имеем
      суждения, судим, оцениваем [...]. Вопросы?
      Голос: Дело в том, что многие по-разному относятся к памяти которую мы
      имеем...
      Генисаретский: Мы это кто?
      Голос: Это работники культуры вообще...
      Генисаретский: А конкретно мы — какое сообщество?
      Голос: Мы — сообщество музейщиков
      Генисаретский: Я знаю тысячи музейщиков, которые с вами не согласятся.
      Поэтому давайте конкретно. Назовите музей какой-нибудь...
      Голос: Село Мотыгинское Красноярского края. Муниципальный музей.
      Генисаретский: Да, есть много людей которые по-разному относятся к нашей
      памяти. Но это же естественно. Кому попадья, а кому попова дочка. Есть
      много людей, которые по-разному относятся к нашей истории. Да, это факт.
      Согласились. Кто возражает, что есть много людей, которые по-разному
      относятся к нашей истории? Поднимите руки! Вы не договариваете на самом
      деле! В этом суждении есть что-то еще — «по-разному относятся, вот какие
      нехорошие люди!». Относятся к нашей хорошей истории по-разному.
      Т.е.нехорошо.
      Вопрос[....................]
      Генисаретский: Ну, конечно же. Да здесь двух людей нет, у которых
      совпадает мнение по поводу музея. Ана Геннадьевна, мы с вами согласны?
      [...] На самый главный вопрос про нашу профессиональную жизнь — про
      музейность, мы не только не готовы отвечать, но и не готовы формулировать
      его. И в этом наша беда.
      Голос: Имеем ли мы право...
      Генисаретский: А как вы поступаете дома, когда у вас в семье с детьми или
      дома несовпадение и непонимание?
      Голос: [....................]
      Генисаретский: Что не существует для этого светской культуры, навыков
      выражения мнений, культуры общения? Для этого и существует гуманитарная
      культура. Для того чтобы жизнь в условиях согласия, а не конфликта.
      Голос: [....................]
      Генисаретский: Музей формирует память как понимание. И является
      монополистом в этой сфере. В нем хранятся эталоны. В Париже якобы хранится
      парижский метр. Есть эталоны времени. Есть такого же рода фигуры памяти, с
      которыми мы знакомимся, которые собираются и осмысляются, и инсценированно
      показываются в музее.
      Голос: [....................]
      Генисаретский: Мы же животные мыслящие, животные размышляющие. В отличие
      от бактерий, вирусов. Что ж тут удивляться тому, что мы призваны к
      осмыслению.
      Голос из Мотыгино: Господин Генисаретский, можно я конкретно скажу...
      Генисаретский: Товарищ... зверь...
      Голос: У нас помимо того, что нет эталона культуры...
      [.....]
      Генисаретский: Традиции для того и существуют, что в университете есть
      знания, в музее есть память и этого добра у нас, слава тебе господи, за
      2000 лет накопилось достаточно для того, чтобы свою жизнь обустроить со
      смыслом. Если кто-то, в том числе и музейные работники, этого не делают,
      так это наша беда, а не объективное положение музея. И не профессионализм,
      который можно развивать и культивировать, чем мы собственно с вами и
      заниматься будем на конференции.
      Голос: Но от этого страдает история и страдает музей.
      Генисаретский: Судя по тому, как вы удобно расселись в кресле и улыбаетесь
      — особого страдания я не вижу. Такой розовощекий... Ладно.
      Давайте перейдем к следующему пункту. Я перескачу сразу к третьему, потому
      что был задан сюжет с правомочностью. Известный американский философ и
      методолог Пол Фейерабенд сформулировал такую мысль, а если угодно, даже
      принцип — он сказал, что как методология так и политика обеспечивают
      переход от одной исторической эпохи к другой. Как политика так и
      методология, то есть определенное искусство и практика мысли...: По-моему,
      на мой вкус, это очень сильное суждение. Я под ним, как представитель
      московского методологического кружка, подписываюсь обоими руками и также
      обоими ногами голосую.
      Если вы хотя бы отдаленное представление имеете об устройстве нашего
      отечественного постсоветского менеджмента, то вы наверное знаете, слышали
      или читали о необычайной популярности одно время такого метода
      программно-целевого управления. Даже если вы специально этим не
      занимались, то наверняка на своих рабочих местах или писали или читали те
      или иные программы. И так уж получилось, что любой студент 3-4 курса
      считает, что способен настрогать такую программу. Один из героев Платонова
      в рассказе про город Глупов все время бегает, заглядывает в книжечку и
      говорит: не забыть составить план 25-летнего развития народного хозяйства.
      В скобках — осталось 2 дня. То есть это, как началось с 20-х годов, с
      самого начала, так и длится до последнего времени.
      Программно-целевой подход. Что такое программа — это, прежде всего,
      приоритеты или цели, которые являются определяющими, они ранжируются, —
      есть более важные цели, менее важные. Строится «дерево» целей: от главной
      цели — «все для человека, все во имя человека», в программе партии
      когда-то зафиксированного, и дальше они там ду-дуд-ду-ду, множатся,
      множатся, множатся и доходят до конкретного там села или там музея на
      Стрелке...
      В основе программно-целевого подхода лежит принцип: цель детерминирует и
      определяет деятельность, т.е. деятельность — целесообразна. Такое было бы
      возможно в принципе, хотя никогда не получалось, при условии абсолютного
      взаимопонимания по смыслу. Если бы было смысловое единство, то тогда можно
      было бы строить деятельность через цели. Если бы у нас было полное
      взаимопонимание во всем: в устройстве мира, в устройстве общества,
      взаимное понимание друг друга, и нам бы только осталось только
      определиться в целях — куда направлять кипучую энергию своей деятельности.
      Для страны, которая жила иллюзией единой идеологии, единого миропонимания,
      это было еще хотя бы в принципе мыслимо. Понимание общее — им занимается
      отдельная институциональная инстанция под названием Политбюро ЦК КПСС,
      обеспечивающая единство идеологии и взаимопонимания, а кто не согласен — о
      тех особый разговор и непростой. А дальше Госплан или Совмин, или другие
      управленческие органы, обеспечивают достигаемость таких-то целей. Но даже
      на уровне этой идиотской картинки ясно, что этот не так сейчас. И тогда не
      было так, а сейчас особенно. Поэтому невозможно целеполагание вообще без
      смыслополагания. Поставить цель, не зафиксировав какого-то понимания, не
      задав смысла, не поняв и не осмыслив, не концептуализировав соответсвующие
      сферы или реальности в которых мы собираемся действовать, невозможно. Цели
      поплывут. Поэтому Фейерабенд совершенно прав, когда говорит — и политика,
      имеющая дело с целями и достижениями, и методология, имеющая дело со
      смыслами и концептуализацией, вместе только обеспечивают шаг развития, шаг
      в будущее какое-то историческое время.
      А вот цели и смыслы чем интегрируются — что в нашем сознании, что в нашей
      душе, что в нашей психической жизни соотносит между собой цели, которые мы
      достигаем, и смыслы, которые мы понимаем и мыслим? Цели, относящиеся к
      воли нашей, и смыслы, относящиеся к сознанию и мысли нашей — вот эти два
      измерения, эти две реальности — с чем они у нас соотносятся? С ценностями.
      Это то, от чего задаются и цели и смыслы. И вот тут вот придется вспомнить
      один переломный момент в новой европейской истории, хотя можно найти
      аналоги и в других местах. Вот то, что Фейерабенд назвал единством
      политики и методологии, то в классической философской традиции Кантом было
      названо «юрисдикцией разума». Вот здесь еще один необычный, казалось бы,
      совсем не музейный сюжет. Юрисдикция — понятие, относящееся к праву.
      «Юрисдикция разума» — конструкция из двух этих слов, строго соответствует
      тому, что сказал Фейерабенд. ... Вместе — и цели и смыслы (обеспечивают
      шаг развития). В некотором смысле — это такие онтологические синонимы. И
      цели, относящиеся к политической деятельности, которая регулируется
      правом, и смыслы, которые относятся к интеллектуальной деятельности,
      регулируются логическими или методологическими нормами — только вместе они
      обеспечивают осмысленность и целенаправленность деятельности и, тем самым,
      возможность развития, по крайне мере — гипотетическую возможность
      какого-то шага. Будь то развитие, понимаемое как пространственное,
      региональное развитие, или понимаемое как образовательное, или понимаемое
      — в музейной сфере, как личностный, человеческий рост. Как изменение
      фигуры присутствия человека в мире ....
      Теперь в двух колонках подписываем еще два термина, которые уже важны мне,
      для ответа на поставленные вами вопросы о том, не что делать, а как
      делать. Я уже произнес это слово и не раз, говоря о целеполагании и
      смыслополагании. Это слово «полагание». Это пассивная форма того, что в
      активной форме называют словом «стоять». «Поставить вопрос» или «положить
      перед собой предмет» это в риторике практически одно и тоже. Когда мы
      мыслим, то мы перед собою «ставим» предмет мысли в воображении или
      «кладем» его. А отсюда вот это гегелевское «снятие» — положили как бы на
      полку, а потом сняли его. Поставили в экспозицию, изъяли из экспозиции.
      Это — пространственные, вещественные метафоры мысли. ... Полагание. Мысль
      полагает. Полагает существующим нечто и мы его рассматриваем... Когда
      схоласты решали знаменитую задачу «Сколько ангелов помещается на
      булавочной игле?», то они полагали, что ангелы как сущности существуют,
      могут занимать место в пространстве, но маленькое, на иголочке их может
      поместиться много. Когда мы говорим: «Какого цвета эта доска?», то мы не
      сомневаемся, что доска имеет цвет. Вопрос только какой? И так очень многое
      заранее, по умолчанию полагается, а точнее — предполагается.
      Итак, мысль — полагает.
      А что делает воля? Заставляет положить... Если юридическую метафору
      продолжать, то все мы сейчас, в постперестроечное время занимались такой
      игрой, создавали разного рода конторы. Кто — центр, кто — институт, кто —
      кафедру. Вот мысль полагает, а воля, юридически оформленная и
      правосообразная, учреждает. Учреждает ровно то же самое, что мысль
      полагает.
      Теперь скажите мне пожалуйста вы, сидящие здесь передо мной, ваше
      существование, наше существование, существование друг друга — когда
      мыслим, мы полагаем это существование или...? Человек это созданное,
      положенное или учрежденное? Это вот самое сильное суждение, которое вы
      можете сделать про самих себя. И после этого глубоко задуматься.
      Голос: учрежденное природой...
      Генисаретский: Но природа, так сказать, она может творить, но если бы это
      было еще учреждено народным судом солнечной системы, законодательным
      собранием нашей вселенной, то я бы еще понял.
      Голос: Богом
      Генисаретский: Совершенно верно, господом Богом может быть сотворено и
      учреждено. Но вот способность помыслить себе себя как учрежденное
      существо... Человек — это учреждение. Человек — это институт (социальный и
      культурный). Когда-то было решено: «и сотворим его по образу и подобию
      своему». И сотворили. И учредили. И вот способность мыслить, воспринимать
      и ощущать все не только как существующее где-то по природе свое (так
      позитивистски, исследовательски), но и учреждаемое, творимое. С
      применением воли, не без нее.
      Это очень важный момент институциональный и поэтому тут возникает — «Какой
      вопрос право, юриспруденция решает в суде, говоря о нашем будущем».
      Оно оценивает что? Правомочность действий. Вот этих физических действий.
      Поскольку учреждение и полагание с точки зрения юрисдикции разума одно и
      то же, то возникает естественный вопрос — о правомочности действий
      интеллектуальных, когнитивных. Вопрос о правомочности мысли, умственных
      действий (в силу того, что они учреждены). Дальше давайте по списку — мы
      способности с вами уже сформулировали. Правомочна ли ваша мысль, когда вы
      мыслите? Ну и что, что вам помыслилось? ... Мы в вопросе о правомочности
      того, что мне помыслилось особо не утруждаемся. А вообразилось, а понялось
      вдруг, а захотелось и т.д.?
      И вот — центральный момент этого фрагмента: взгляд на что-то, на какую-то
      компетенцию, на какую-то способность, на какое-то умение как на
      учрежденное, ставит нас перед вопросом о правомочности. И заставляет на
      него как то отвечать. Здесь я ставлю точку, потому что отвечать на него
      это уже...
      Почему мне это важно, сделать закладку для нашего последующего разговора?
      Потому что вместе с проектностью, пришедшей в том числе и в музейную сферу
      (а проектность это профессиональная реализация способности к воображению),
      в каждую сферу деятельности втекает масса нерефлектированного произвола.
      Проектирование стало такой массовой профессией, только ленивый не делает
      проект или не пишет программу. Сам факт наличия какого-то замысла,
      какого-то проекта, какой-то программы ничего абсолютно о правомочности не
      говорит. Потому что воображение, равно как и проектное воображение,
      программное и любое другое вполне может оказаться абсолютно неправомочным
      с точки зрения каких-то норм, ценностей, какого-то правопонимания. И здесь
      мы попадаем в сферу некоторой борьбы. И часто довольно жесткой. Целые
      защитные техники отстраиваются. Ну, например — политкорректность запрещает
      употреблять некоторые слова... Например, негр нехорошо, а афроамериканец —
      нормально. Древнерусское слово, принятое в церковнославянском языке, «жид»
      — это плохо, хотя это всего-навсего «ожидание», а иудей — это хорошо. Ну и
      масса запретов, условностей, которые диктуются корректностью, как одной из
      форм оправданности.
      В философско-антропологической традиции нашей отечественной есть такая
      тема, восходящая к Лейбницу, который написал знаменитый трактат про
      теодицею, про оправдание Бога. А Владимир Сергеевич Соловьев написал
      толстенный труд под названием «Оправдание добра», затем Бердяев написал
      чуть менее толстую, но тоже очень солидную книгу под названием «Оправдание
      творчества», а Флоренский — оставил цикл неопубликованных исследований про
      антродицею, «оправдание человека».
      Это — базовые действия для системы юрисдикции разума. Оправдывание,
      доказывание. Правомочное — это значит оправданное. ... Юрисдикция — это
      метафора. Юридическая оценка — техника придания значения. Оправдывание —
      действие, которое является базовым для данного мира, в котором мы не
      различаем, или сближаем между собой полагание и учреждение.
      Теперь навскидку назовите мне еще несколько глаголов, которые означают
      такие же базовые креативно-онтологические действия как «полагания» и
      «учреждения». Какие еще фундаментальные жесты, значимые могли бы быть
      поставлены в один ряд.
      Голос: Стремление...
      Генисаретский: Стремление... Хорошее слово. Сижу я раз на стреме... Но —
      не деятельностно выраженное. Институционально не оформленное. Хотя, вообще
      говоря, институты стратегического планирования и мышления как раз работают
      именно со «стремами», векторностью, с выбором направленности.
      Стратегическое мышление, управление, планирование как раз выбирает эти
      векторы, устремленность. Ну, это такой более или менее «авангард».
      Какое базовое действие сравнимо с «познанием», «исследованием»? Какого
      рожна во всех создаваемых вновь учреждениях возникает должность
      «креативного директора»? «Творить», конечно. Ремесленно-творительные
      действия. Полагать — мыслью, учреждать — параллельным действием для
      созидательного люда является творить. Можно мыслью — положить, затем можно
      учредить, а можно — создать и показать. Руками или каким-то другим
      способом. И просто показать, по факту предъявления, явочным порядком —
      «сделано — значит есть», «сделано — значит положено». Вообще говоря,
      «сделано» — претензия на признание, на оправданность. И так вот, явочным
      порядком, очень много потом рецептируется и принимается как тварное. А
      еще?
      Очень важно эту организационно-деятельностную интуицию развивать. И
      словарь базовых форм поведения расширять. Вообще, вводить палитрой. То
      есть иметь компетенции юридического толка «учреждать что-то», есть
      компетенции познавательно-когнитивного толка — «познавать», «мыслить».
      Есть компетенции «создавать», «творить». А еще?
      Мы сейчас вступили в рыночную эпоху. Какое еще базовое действие
      соответствует учреждению, полаганию и т.д. в мире обменов? «Предлагать».
      Предприниматель «предлагает» поставлять что-то. Коммуникативно —
      «сообщать», распространять мессэджи, сообщения и т.д. Очень важно, чтобы в
      организационно-деятельностном горизонте мы оспосабливались, т.е.
      приобретали в качестве способности разные базовые жесты предъявления,
      самовыражения, которые здесь были мной названы. Не замыкаясь только на той
      форме когнитивности, которая была связана с исследованиями.
      Этот сюжет тяжелый. В нем нет такой легкости, пока мы не начнем это
      проживать, это сознавать событийно. Вы посмотрите на меня сейчас, и
      скажите мне — вот я что делаю перед вами? Что я с вами делаю?
      Голос: вдалбливаете знания.
      Генисаретский: Ни в коем случае, не такой уж я дурак, как вы думаете —
      если бы оно у меня было, я бы его приберег, капитализировал и
      ...трам-тарарам.
      Я перед вами полагаю некоторую мысль и даю ее рассматривать? Я что создаю
      какую-то свою «конструкцию», я предлагаю вам некоторую фигуру понимания?
      Или я учреждаю некую точку, в которой те, кто ее поймут и как-то
      прилепятся, образуют потом некоторую общность, с которой мы будем
      работать. Какое действие реализуется в событии нашей встречи? Вот мы с
      вами встретились. Мне доверено что-то говорить. Вы благосклонно это
      слушаете. Вот в этом коммуникативном событии, которое здесь происходит,
      какое реализуется действие? Что бы вы мне вменили?
      Голос: общение
      Генисаретский: Нет, общение — это событие, а действие? На самом деле в
      этом нет такого однозначного ответа. Перечисленные базовые действия —
      способы категорирования, это ваши ответы на мой вопрос. ... Но как только
      у нас их появляется несколько... Уже на прошлой, или позапрошлой, биеннале
      у нас была система событийности памяти. Что память — это не что-то такое
      вот статуарное, престольное, каменное. Что у памяти, как и у мышления, как
      и у переживания, как и у чувства есть своя событийность. События, которые
      по латыни называются инциденты, и которые в юридической практике
      превращаются в прецеденты. А прецеденты нужны для полагания нормы. Вот
      событие, когда оно случается, когда оно признается в качестве значимого,
      важного (семантически эффективного), распознается в своей значимости,
      истолковывается в своей значимости и принимается в своей значимости, и
      становится образцом, или нормой, или законом. И вот событийность памяти —
      это когда событие становится элементом памяти. Событийность памяти имеет
      два смысла...
      1) происходят некоторые события в сфере памяти, имеющие отношения к
      памяти. Например, событие происходит в музее, а значит оно происходит в
      мире памяти.
      2) событие стало событием, стало признано в своей значимости, признано
      прецедентным стало образцовым, знаковым и в силу этого вошло в память. В
      событии памяти происходит нечто вот это таинственное. События в мире
      памяти происходящие к ней же, затем и продолжают относиться, продолжают
      жить в памяти. И становиться помнимыми образами, т.е. образцами которые
      затем формируют. Они устанавливаются в качестве образцов, и обладают
      способностью «наставлять». Слово «институт», «институция» вообще имеет два
      значения: 1) есть специальный институт, учреждение и 2) институтами также
      называют инструкции или наставления. Институт это устой, по-русски говоря.
      Который наставляет, и, не побоюсь этого слова, воспитывает.
      Институциональная природа музейной сферы, музейной деятельности, музейной
      жизни в том и выражается, что, просто попав в своей причастности к этому
      музейному миру, ...где все случающееся обладает наставительной функцией.
      Некоторые в этот момент потупили взоры... На этой
      оптимистически-педагогической ноте я закончу. Спасибо.