Ислам как горизонт еврейского мышления

Я помню свой долг о сообщениях по исламу. Недавно я должен был поехать в Берлин на религиоведческую конференцию какого-то частного фонда. Не поехал. Но все дело в том, что они отказались принимать православных (!), но попросили приехать специалиста по исламу. Казалось бы, при современном ближневосточном обострении отношений, к чему ислам? Дело в том, что иудаизм и ислам близки, близки как братья, старший и младший. Об этом много писали, выводя Коран, в частности, из Ветхого Завета. Дело не в политизированных предпочтениях, а в много более глубинных структурах и концептах отношений между двумя вероисповедными пластами. Политики не знают, что делают, а делают они то, что входит в имманентную и трансцендентную логику событий. Ее то они и не знают.

Итак, первая часть моей записки (а весь цикл можно было назвать "Нечаянные записки") посвящается исторической части ретроспективного взгляда на означенную проблему. Вторая часть будет посвящена политической составляющей той же проблемы. То, что именуется ретроспективной политологией.

Я предлагаю взглянуть на ту же проблему совсем по-другому. Я хочу увидеть ислам глазами евреев. Это невозможно сделать практически, но теоретически, избрав определенную точку зрения, на мой взгляд, небезынтересно.

Мы привыкли мыслить в русле заимствований и влияний. Эта практика обнаружения аналогичных явлений у разных народов, религий, в литературе и искусстве утверждала себя на протяжении двух предыдущих столетий. Именно этому обыкновению научной, а затем уже и обывательской мысли, обязано своим происхождением и теория бродячих сюжетов, которые посредством факторов влияния/заимствования перекочевывали из одной культуры в другую.

Между тем, существует и другая точка зрения. Она не менее правомочна, нежели первая. Согласно ей, каждая культура обладает свойством самосохранения. Культура не впускает в себя нечто неорганичное, чужое. Чужое, прежде чем проникнуть в тело культуры, должно стать Своим, Ты неминуемо должно обратиться в Я [Подробно об этом см. ЧУЖОЕ: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Средиземноморья. Под ред. Р.М. Шукурова, М., 1999.]. Один персидский суфий сказал так: "О друг, между тобой и мной слова "о друг" не вмещается". Действительно, между любящими сердцами не вмещается сама дружба. Она избыточна. Каждая культура само-достаточна, само-репрезентативна и углублена в свои корневые истоки. Поэтому любое чужеродное заимствование не может оказаться своим, покуда оно остается чуждым и заимствованным. Теория влияний и заимствований слишком слаба для того, чтобы объяснить множество крайне странных фактов, выходящих далеко за пределы этих соображений.

Таким образом, действует лишь одна сторона – воспринимающая. Мне могут возразить, что с научной точки зрения появление инородных вещей в данной культуре просто называется влиянием, а культура, в свою очередь, заимствует.

Если это так, то возникает целый ряд вопросов. Например: как может чужеродный элемент (образ) быть вплетен в нормативный для культуры ход ее жизнедеятельности? Как долго он может оставаться таковым, в таком состоянии и когда, при каких условиях он обращается в органичное культуре нововведение. В конце концов, какое отношение этот чужеродный элемент имеет к онтологической структуре культуры? Что единит в культуре Чужое со Своим? На все эти вопросы теория заимствования предпочитает не отвечать, а, если и начинает свой ответ, то он очевидно не внятен, сбивчив и туманен. Для того, чтобы продемонстрировать сказанное, мы обратимся к одному, но весьма существенному для обеих культур примеру.

В центре нашего внимания окажется Храм. Для сознаний и мышления иудаизма и ислама идея, понятие и феномен Храма имеет основополагающее значение. Храм для них – это центр мироздания и ежегодного паломничества. Культовое значение Храма в иудаизме в исламе схоже, но отлично от христианства. В христианстве в большей мере высвечивается эсхатологический образ Храма, небесный Иерусалим. Потому то в христианских землях так много храмов, носящих имя "Небесный Иерусалим". Один из них находится под Москвой, это храмовый комплекс, повторяющий топонимику Святой Земли. Небесный Иерусалим настигает христианина, где бы он ни находился. Устремление в будущее – вот онтологическая стратагема христианина.

Только что услышал по TV слова нашего патриарха, он сказал обычную вещь, но сейчас я вслушался. Он сказал о "нашей православной вере". Православной веры, на мой взгляд, быть не может, есть христианские принципы вероисповедания. Нет суннитской или шиитской веры, есть исламская вера. Нет веры хинаяны или махаяны, есть буддизм. Ведь как только появляются новые вероисповедные горизонты, появляется либо ересь, либо новая религиозная (а не конфессиональная) доктрина. Подобный сдвиг подрывает устои веры, ибо привносит конфессиональную гордыню, а не вероисповедную гордость. Это усугубляет раскол, делает невозможным нахождение столь необходимого компромисса. Я написал об этом, дабы не забыть.

После разрушения иерусалимского Храма христиане, согласно заветам своего Писания, оставили его место не просто пустым, они осквернили его, превратили в городскую свалку. По приказу Елены – матери императора Константина – со всей Византии свозились менструальные тряпки и выбрасывались на Храмовую гору. Место Храма было поругано. Но оно не осталось пустым [О становлении авраамической храмовой традиции см.: Ш.М. Шукуров, Imago Templi. Основания теменологии и храмового сознания, М., 2000 (в печати).]. Скажем сразу, местоприсутствие утраченного Храма обладает своим полем притяжения и реактуализирующей силой. В принципе оно не может пустовать долго, что и произошло с иерусалимским Храмом.

Для иудеев Храм является особой смылоформой, с чем не может сравниться ни одно понятие, ни одна вещь. Храм – это жилище Бога, выстроенное Ему людьми. Поэтому к этому Храму приходят на поклонение. Евреи приходили паломниками три раза в году. Даже после того, как Храм был разрушен, евреи приходили к руинам, дотрагивались до его разрушенных стен. Вот почему современные евреи трогают Стену Плача и молятся. Они ждут реальности Храма, стоя у его останков.

Мусульмане, войдя в Иерусалим, построили там мечеть, а на месте храма Соломона и над скалой Мориа возвели реликварий Куббат ас-Сахра. Отныне евреи при изображении храма Соломона часто пользовались формой Куббат ас-Сахра восьмиугольной купольной ротондой. Что это? И почему евреи принимали мусульманскую святыню за свою? Все дело в том, что в данном случае и во многих подобных, важнее всего являлось место Храма, а не собственно постройка. Почти то же самое произошло позднее и с Софией константинопольской, обратившейся в турецкую Айа София. Для религиозного сознания сохраняли своё первостепенное значение имя и местоположение Храма. Можно пройти мимо этого обстоятельства оценки местоприсутствия Храма, не придав ему почти никакого значения. Можно, однако, попытаться понять его в свете отношений между иудаизмом и исламом. Обратим внимание и на то, что при строительстве мечети на Храмовой горе мусульмане обращались к помощи евреев. Христиане на площадь не допускались.

При обсуждении взаимоотношения иудеев и мусульман важно не упускать еще и то, что сами мусульмане вполне отдавали себе отчет в наследовании храмовой традиции ветхозаветным героям. Впрочем, согласно Корану, они органично вошли в мусульманское предание. Авраам, Давид, Соломон, все они участвовали в оформлении храмовой стратегии ислама. На Храмовой горе Иерусалима все эти имена вновь полновесно зазвучали. Ислам вернул на свое место иерусалимский Храм, а евреи оценили этот шаг. Более того, в раннем исламе было время, когда этот Храм (вместо мечети с Каабой в Мекке) стал центральным Храмом всех исламизированных земель. Более того, согласно исламским повериям, в конце времен все храмы мира, как женихи вокруг невесты, соберутся возле иерусалимской мечети на Храмовой горе. Только тут, в этом месте мы должны вспомнить об эсхатологической доминанте христианского сознания. Только в этом случае мы можем обратиться к сравнению христианской и исламской теологии. Каждому фрукту свое время.

Ислам обратил ностальгию евреев по Храму в реальную надежду, надежду на возведение Храма. Пусть Храм будет принадлежать иноверцам, но он будет. Важнее было обратить ностальгию в твердую надежду и веру в существование иерусалимского Храма в виде мусульманской постройки.

Мусульмане открыли для евреев новый горизонт, горизонт существования их Храма в новой исторической действительности. В этом случае не столь важна история, важна метафизика: твердая надежда на восстановление Храма. Не важно когда, важнее сам факт, который перестает обладать историческими координатами, но только метафизическими. Не важно время, важно безвременье. Не важно даже пространство форма, ибо в будущем все обретет иные очертания.

Этим метафизическим горизонтом еврейского умозрения оказалось историческое событие возрождения Храма. Метаистория вновь вернулась, эманировала в историю. Вот только один пример взаимоотношения истории и метаистории, физики и метафизики, материи и духа.

Известно, что при мусульманах в средневековье еврейская культура была обогащена целым рядом значительных достижений: от формального рождения каббалы и философии в Испании, до менее заметных, но весьма существенных достижений на всем пространстве от Севильи до Бухары. Мистика, философия, архитектура, искусство рукописи и прикладное искусство – все это входило в непосредственный интерес еврейского художественного творчества, а точнее: иудейской общины.

Нет ничего странного, что плоды творческого гения евреев были во многом окрашены в исламские тона, не цвета, а тона. Ближайшие примеры: архитектура синагог и искусство рукописей. На мой взгляд, причина этому крылась не только в том, что евреи обитали в мусульманской среде. Много важнее другое: евреи увидели в исламе новый горизонт своего Бытия. Можно долго обсуждать, что явилось причиной и для возникновения этого горизонта. Но, прежде всего, скажем: искусство мира ислама не влияло на евреев, но евреи приняли его как очередной горизонт своей судьбы.

Горизонт – это не просто точка зрения и умозрение, это – простор озадаченного вопрошания, не просто вопроса, а постановки задачи.

Для еврейского сознания, а, тем более, исторического мышления, ислам всегда оставался не вопросом, а задачей. Ислам для еврейского мышления – это горизонт креативности, нового пробуждения творческих сил. Если христианство стремилось преодолеть иудаизм, то ислам стремился войти с ним в диалог. Диалог с исламом вернул иудаизму верные приметы чистого семитского мышления, очищенного от примесей эллинской мудрости и характера видения художественного образа. Я говорю в данном случае об иконопочитании и идее Богочеловека.

В глазах евреев этот диалог оказался столь плодотворным, что они с легкостью входили в ближайший контекст культур мусульманского мира, оставаясь, между тем, самими собой. Пример с евреями Бухары более чем показателен. Сохранив в незыблемости этническую и религиозную идею, они сумели органично впитать в себя национальные черты таджикского населения, в среде которого они обитали. Они не просто были исполнителями (певцами и музыкантами) таджикской классической музыки, им доверили это право, и они с честью несли его.

Сказанное является началом более длительного разговора на ту же тему. Для меня остается определенным, что исламскую и иудейскую мысль связывает нечто большее, чем разнообразные свидетельства об их исторических контактах.