Пространство

Для правильного объяснения пространства необходимо прежде всего отчетливо различить в нем чистый факт—то, что дано а самом существовании пространства, как такого, и не может подлежать сомнению, — от тех суждений об этом факте, которые выражают его гносеологическую и метафизическую оценку.

I. Сам факт пространства или то, что в нем дается, заключа­ет несомненно две стороны: первая состоит в известном образа или представлении протяженности (зрительно-осязаемым для зрячих, только осязаемым для слепорожденных), при чем этот| образ, сохраняя свое единство в целом, разлагается по частям в нашем воззрении на определенные измеримые очертания и расстояния внешних предметов, как тел геометрических. От этой формальной или геометрической стороны пространства ipso facto различается реальная или механическая его сторона, состоящая в| вещественной раздельности или разъединенности (“внебытии”) всего существующего, в силу которой для реального сближения и теснейшего взаимодействия или соотношения двух отдаленных в пространстве существ необходимо употребить определенное ко­личество внутренних усилий и внешних движений, прямых и кос­венных, единичных и собирательных, в зависимости от данного расстояния и других механических условий. Если бы, находясь, например, в Петербурге и желая пожать руку приятелю в Квебе­ке, мы всегда могли сразу очутиться около него без всяких уси­лий и сложных передвижений, то, конечно, мы не могли бы со­знавать себя подчиненными пространственным ограничениям, хотя бы при этом весь наш мир не менее теперешнего был на­полнен протяженными образами различных предметов с опре­деленными геометрическими расстояниями между нами: при отсутствии тяготеющего над нами внешней необходимости пре­одолевать механически нашу разъединенность с другими, мы чувствовали бы не себя в пространстве, а пространство в себе, — подобно тому, как в сновидениях субъект их свободен от гра­ниц пространства, хотя все грезящиеся образы имеют такую же форму определенной протяженности, как и наяву. Когда мы ви­дим во сне башню на высокой горе или женщину с младенцем на руках, то младенец меньше женщины и башня меньше горы, а если бы вслед за тем мы и увидели младенца величиной с ма­монта или башню, доходящую до неба, то это были бы уже дру­гие образы; точно также и наяву предметы воображаемые выс­тупают под формой протяженности со всеми ее определенными отношениями очертаний, величины и расстояния. И если, одна­ко, ни протяженные образы сонных грез, ни протяженные пред­ставления фантазии, не выражая никакой внешней необходимо­сти, поэтому и не входят в состав реально-определенного и огра­ничивающего нас пространства, то ясно, что сущность последне­го состоит не в форме протяженности, а именно лишь в необхо­димости механических усилий для целесообразного действия в нашей вещественной среде. Будучи выражением рокового разъе­динения и отчуждения между всеми частями существующего, реальное пространство вместе с тем, как нечто общее для всех, постоянное одинаково необходимое, есть внешнее условие об­щения и относительного соединения. В обычных сновидениях, когда жизнь индивидуальной души временно отрешается от тру­дового стремления к реализации в общих принудительных пре­делах действительного пространства, у каждого субъекта оказы­вается свой особый мир, совершенно разобщенный с другими, и субъективная свобода от “оков пространства” допускает лишь | обманчивую легкость сближения и общения с призраками других субъектов. Итак реальное пространство фактически есть по­стоянный показатель действительного разъединения и вмес­те с тем необходимое условие для действительного соедине­ния данных в нашем мире существ. Та сторона существ, кото­рой они подлежат такому внешнему разъединению и соедине­нию, называется физическим телом, и самое простое выраже­ние для факта реального пространства дается аксиомой непро­ницаемости: два тела не могут совместно занимать одну и ту же часть пространства.

II. Что касается до теоретического толкования реального факта, то оно менялось сообразно различным точкам зрения, выступавшим в истории философии, при чем несогласие между различными теориями пространства происходило отчасти от не­достаточно ясного разграничения между реально-механическим и формально-геометрическим элементами пространства, то есть между фактом телесной непроницаемости и представлением протяженности с ее измеряемыми образами. В древней философии взгляд на пространство самый простой и близкий к наивному (не-философскому) сознанию представляется атомистикой Левкиппа и Демокрита, видевших в пространстве пустоту (то кеуоу), в которой движутся реальные единицы, образующие все существующее. Для Платона, как можно заключать из диалога Тимей, пространство (^шра) отожествлялось с тем не-существующим (//ту ^оу)' ^в котором он видел материю чувственно-являемого мира: в сущности это сводилось к тому же представлению пус­тоты или реального ничто. Аристотель отрицает этот взгляд, но не ставит на его место никакого собственного. Настоящего фи­лософского объяснения пространства мы у него не находим: его определенные места (г/лод), как границы объемлющего тела по отношению к объемлемому, есть только вербальное; с другой стороны, понятие где (лои) называется им как одна из 10 катего­рий; вообще Аристотель, в противоположность атомистам и Пла­тону, интересовался, по-видимому, только формальной стороной пространства — односторонность, завещанная им и средневеко­вой схоластике. В новой философии Декарт, приписывая про­странству особую, независимую от нашего духа, или несводимую к нашему мышлению реальность, но отрицая атомистическое понятие пустоты, понимал пространство как непрерывную или сплошную протяженность; единственным основным качеством тел, как таких, он признавал протяжение, сводя таким образом реальную сторону пространства к формальной, при чем разли­чие тела геометрического от физического не имело принципиаль­ного объяснения. Такое объяснение, хотя и не вполне удовлетво­рительное, получается с точки зрения Спинозы. Хотя и он отож­дествляет пространство с протяжением, но, признавая последнее атрибутом единой абсолютной субстанции наряду с мышлением, оно может дать отчет в реальной независимости пространства от мыслящего субъекта, — независимости вполне признанной, но ничем философски не обоснованной у Декарта; для Спинозы она обосновывается равноправностью двух атрибутов. С этой точки зрения понятно различие между телом отвлеченно-мысли­мым, или геометрическим, и телом действительно существующим, или данным в опыте (тело физическое): первое, как мысль, есть модуль (видоизменение) мышления, формально-связанный, но не тожественный реально с соответствующим модусом протяже­ния, тогда как тело физическое есть модус именно протяжения, другого божественного атрибута, не находящегося ни в какой пря­мой зависимости от мысли, как такой, — отсюда реальность и необходимость внешних вещей для нас. Хотя в этом грандиоз­ном взгляде дано некоторое обще принципиальное основание для различения тела геометрического, мыслимого, или идеаль­но-протяженного, от тела физического, ощущаемого, или реаль­но-протяженного, но, как и во всем картезианстве, остается необъяснимым познавательное и практическое взаимодействие между мыслящим субъектом и физической телесностью, его соб­ственной и посторонней. Ясно, что это взаимодействие не дано ни в атрибуте мышления, ни в атрибуте протяжения, а должно бы происходить в какой-то посредствующей области, недоступной с этой точки зрения. По воззрениям Лейбница, которым он сам не дал, к сожалению, полного и последовательного выражения, и которые получили от Вольфа и его школы лишь формальную и поверхностную систематизацию, мир есть совокупность психи­ческих единиц (монад), находящихся на различных степенях внут­реннего развития, при чем пространство понимается как поря­док существования всего данного или являемого в смутном чув­ственном восприятии недоразвившихся монад; но так как реального взаимодействия между монадами Лейбниц не допускает, то непреложное единство пространственной среды для всех монад нашего мира совершенно независимо от степени их развития, остается необъяснимым и название Лейбницем видимого мира phaenomenon Ьепе fundatum не имеет в этой философии доста-точного оправдания. Факт достоверного познания пространственных отношений как всеобщих и необходимых объясняется в 'I “трансцендентальной эстетике” Канта через признание простран- | ства априорной формой нашего чувственного воззрения, как та­кового. Пространство (со всеми геометрическими определения­ми и отношениями) не воспринимается извне, а налагается по­знающим субъектом, как присущий ему способ представления, на весь материал восприятий или ощущений внешних чувств. Это учение об идеальности или точнее — субъективности простран­ства, как основной формы представления — совершенно верное 4 в том, что оно утверждает положительно, ибо несомненно, что созерцаемые пространственные отношения не могут как созер­цаемые существовать вне созерцающего субъекта, — вызывает однако, новые вопросы, не находящие себе удовлетворительно-,! го решения в философии Канта.

Когда говорится, что пространство есть форма, а рпоп при-Ц сущая нашему чувственному воззрению, то что собственно разу­меется под словом “нашему”? Если имеется в виду субъект эм­пирический, то есть каждый из множества чувственно-восприни-, мающих особей, то необъяснимыми остаются:

1) действительное единство или взаимность пространствен­ных отношений — познавательных и двигательных (геометри­ческих и механических) между всеми, — как человеческими, так и животными, —субъектами, ибо такое единство не вытекает из формальной общности пространства, как априорного способа воззрения, так как эта общность или одинаковость пространст­венной формы сохраняется, например, и в сновидениях, при чем, однако, каждый грезящий субъект остается, пока грезит, при сво­ем особом воображаемом пространстве вне всякой связи с дру­гими; то различие между “грезящим” идеализмом и истинным “трансцендентальным”, на котором так решительно и, разу­меется, искренне настаивает Кант, не имело бы никакого принци­пиального основания, если субъектом пространства (и прочих априорных форм и условий познания) признать субъект эмпирический, то есть данную множественность познающих органичес­ких особей.

2) Несомненно, что само возникновение эмпирических субъектов дано в мире явлений под формой пространства (вре­мени и такдалее) и, следовательно, всякий эмпирический субъект предполагает уже эти априорные формы и условия являемого бытия, и никакой эмпирический субъект не может быть их перво­начальным носителем.

3) Если, с одной стороны, в определении пространства как априорной формы воззрения, присущей нашему субъекту, не зак­лючается оснований для данного в опыте действительного об­щения всех субъектов в одном пространстве, то вместе с тем не дано никакого объяснения и для роковых границ, полагаемых этому общению тем же единым пространством — в факте тяготею­щей над всеми эмпирическими субъектами необходимости прак­тических усилий для преодоления реальных расстояний, что ни в какой логической связи с пространством, как чистой формой воззрения, не находится, и, однако же, составляет неустранимый признак действительного пространства, отличающий его от про­странства грез. Но если таким образом пространство, будучи ап­риорной формой воззрения субъекта, вместе с тем несомненно предполагается самим существованием эмпирических субъектов и при том имеет над ними принудительную силу, определяющую условия их чувственного общения и разобщения, то ясно, что субъект, которым первоначально полагается эта форма воззре­ния, не совпадает с множественностью эмпирических субъектов, а есть единый и относительно их объективно-необходимый, са­мостоятельный трансцендентальный субъект.

Итак, вопрос о пространстве по существу допускает лишь чисто метафизическое решение. Лишь кажущееся отношение к этому вопросу имеет другой — о психо-физических условиях об­разования пространственных восприятий и представлений, где дело идет об известных процессах приспособления нервной и мускульной системы данных организмов к явлениям внешней сре­ды — что, очевидно, может происходить лишь под условием уже существующего пространства как общей формы явлений. Поэто­му принимать эти эмпирические исследования и гипотезы за фи­лософские объяснения самого пространства было бы грубой ло­гической ошибкой.