Новая регионалистика, геополитика и история: проблемы безопасного со-развития России и АТР

Для подобного интереса есть повод, ибо между властью и пространством существует глубинная связь, точно так же как между властью и видением. Место наблюдателя, это – МЕСТО ДЛЯ, его позиция. Оно определяет возможности наблюдения и контроля. Избыточность или даже только полнота видения – атрибуты власти. С вершин иерархии открываются просторы, и видится больше. Но в свою очередь, и специальная организация своего мировидения может возносить на вершины. Таков антропологический подтекст картографии, визуальных искусств и массовых зрелищ таких, например, как политический церемониал[4]. В современных условиях, к специфическим зрелищам можно отнести и процесс регионостроительства, сопровождающийся формированием образа нового (преимущественно трансграничного) региона.

Не стоит забывать о том, что «оптика» мировидения человека задана его местом, его несвободой от такового. Поэтому работа с местом, с пространством, с границами человека и человеческого – одно из важнейших средств саморазвития. Через пространственные описания/образы у человека есть возможность работать с глубинами своей идентичности, с источником самопереоткрытия и самообновления[5].

Настоящая власть – это способность к масштабности и открытости (а значит, свободе) видения/действия, способность воспринимать мир таким, каков он есть, со-работничать с ним, соучаствовать в его синергии, «творить как природа». Этой цели должна, по идее, служить и геополитика – область научного знания, субъективный образ мира, плод человеческого воображения, дисциплинируемого познавательной традицией и прагматичным анализом возможностей местоположения того или иного актора международной политики в пространстве всемирной сообщительности. Геополитическое – не только синоним глобального, всемирно-исторического, предельно воображаемого, но и попытка ответа на вопрос «как во всем этом быть по-настоящему?».

Согласно самому простому определению, геополитика изучает отношения между пространством (во всех смыслах этого слова) и политикой[6]. Пространство аккумулирует в себе исторические,  биоантропологические, социокультурные и другие подтексты политической деятельности. Оно играет важную роль в механизме культурной преемственности и наследования под названием традиция. Но традиция не сводима к пространству, а только обнаруживает себя через его разметку, его картирование, его образ. «Среда, - пишет О.И. Генисаретский, - не столько наблюдаемое извне пространство, в котором можно усматривать те или иные виды, сколько поле сил, имеющее определенную пространственно-энергетическую конструкцию. Для всякого включенного в нее предмета или лица существенны програмирующие свойства поля, наличие в нем путей с особыми качествами…»[7]

Поэтому вопросы: «где происходит?» политическое (геополитическое) событие или «откуда оно видится?» – являются вопросами о его глубинных подтекстах, обычно не осознаваемых непосредственными  участниками и нередко обладающих гораздо большей размерностью, чем жизнь отдельного человека и даже поколения. Речь идет о родовой/всемирно-исторической размерности человеческих целей, поступков и деяний, для которой характерен не только геопланетарный (а теперь и космический) масштаб, но и универсализм, вытекающий из непосредственного общения человека с той или иной предельной духовной реальностью…

Причастность человека  к указанной размерности постоянно ускользает из его сознания, уклоняется от всякого рода фиксаций. И при этом часто человек описывает не собственно пространство, а нечто иное, для чего пространство служит лишь формой описания, своего рода глубинной метафорой. Описывается не само пространство, а нечто с пространством как зримым ядром связываемое, но неизмеримо более широкое и глубокое, чем просто пространство – некая стихия, точнее её принцип, присутствующий в пространстве и вне его, прежде всего в человеке, и довольно однообразно семантизирующийся. Внешние подобия описаний отражают неадекватность языка описания им описываемому, неполное владение механизмом языковой фиксации темы[8].

Указанный принцип стихии дает о себе знать в каждой попытке вообразить Другого (Иное), соотнестись с ним, преодолеть границу, стать на него похожим, уподобиться ему, перевоплотиться в него. К такому воображению относится и геополитика, оперирующая образом мирового пространства как пространства МЕЖДУ: не только межстранового, межкультурного, межцивилизационного, межэтнического, но и межэпохального. Поэтому она вбирает в себя эффекты взаимодействия с иным, особенно явные в сфере кросскультурного менеджмента.

Строительство образов мирового и, соответственно, регионального пространств как «мира миров», «пространства со-общительности» открывает возможности для работы с потаенными пластами человеческого. Часто оно имеет не столько прагматический, сколько ритуально-символический характер, связанный с переживанием критической жизненной ситуации как опасности. К сожалению, это обстоятельство учитывается далеко не всегда…

Задачи нашего развития требуют овладения потенциалом нашего места, а для этого через малость своего места, своего ближайшего окружения мы должны почувствовать себя на глобальной сцене, в Истории. Поэтому требуется новая версия геополитики, соединяющая глобальное с локальным, ориентированная на самоопределение регионов, городов, на возрастание роли индивидов в международной политике[9]. Складывание этой «гуманистической» версии геополитики невозможно без вскрытия ее «историко-культурных» основ, анализа ее классических текстов с позиций новой антропологически ориентированной историографии и антропогеографии.

Для адекватного реагирования на вызовы безопасности необходимо учитывать «сделанность» образов современной реальности, их обусловленность организацией коммуникативного пространства, а также интересами ведущих мирополитических акторов, хозяйничающих во «всемирной паутине» брэндов. Как известно, преуспевающие транснациональные компании, прежде всего, создают не товары, но образы, идеи, ценности и стиль жизни, которые отражают их брэнды. Их главной задачей становится не производство, а маркетинг[10].

В связи с этим, возникла необходимость в новой регионалистике, в частности, расширяющей границы классического востоковедения, для которой «Восток» – это не только специфический язык, не только историко-культурный ареал распространения традиционализма, не только конкретная страна этого ареала, но еще и проблема подлинного/неподлинного в диалоге с иным, в реконструкции чужого сознания и поведения. История европейского востоковедения – это постоянная борьба за нейтрализацию «эффектов проекции». Новая регионалистика продолжает ее более совершенными средствами и методами…

Логика сказанного выше требует от нас осуществить попытку определения предмета новой регионалистики с помощью своеобразного «геополитического этюда» конкретного места, откуда многим авторам данного сборника открывается мир, и которое часто называют «воротами России в АТР». Речь идет о некотором образе Приморского края, о раскрытии его символического потенциала, об анализе обстоятельств его генерирования как в процессе разноуровневого повествования, так и в ходе многосторонней коммуникации. Это поможет нам настроить «оптику видения» на новый лад, рассматривать таковую в качестве важного ресурса безопасного со-развития России и АТР.

Кстати сказать, обращение к теме культурно-символических ресурсов регионального развития – еще одна примета новой регионалистики. Использование символического потенциала относится к компетенции культурной политики. В апреле 2003 г. в Приволжском Федеральном округе (ПФО) не без влияния О.И. Генисаретского состоялась международная конференция под названием "Города региона: культурно-символическое наследие как гуманитарный ресурс будущего".  Она прошла как событие окружной Ярмарки социальных и культурных проектов "Тольятти - 2002" – крупного мегапроекта, нацеленного на капитализацию человеческих ресурсов ПФО[11]. Работа по данной теме продолжилась в рамках казанского Форума «Стратегии регионального развития» (октябрь 2003 г.) на площадке под названием «Социальные и гуманитарные стратегии регионального развития», которой руководили  О.И. Генисаретский и Р.С. Хакимов. «Выбор основных тем обсуждения для площадки…, - писали они, - предопределен убеждением, что в работе со стратегиями следует придерживаться опережающего и расширенного понимания развития, ориентированного  не только на экономический рост, повышение конкурентоспособности или  модернизацию инфраструктур, но также и  на управленческое освоение новых – когнитивных, социальных и гуманитарных – ресурсов  и стратегий» [12].

Итак, центральными понятиями для новой регионалистики  являются «географический образ» и «межстрановое восприятие». В России их пытаются концептуализировать с помощью термина «геокультура», заимствованного у И. Валлерстайна и, как часто бывает при переводе,  получившего  новое значение[13]. Напомним, что у И. Валлерстайна данный концепт связан с поиском новых фундаментальных членений исторического времени и пространства, новых подходов к периодизации, классификации мировых систем, цивилизаций, культур и обществ, адекватных внутренним, глубинным структурам человеческой истории. Особое место в этом поиске отводится новому пониманию государственности.

Однако, как отмечает О.И. Генисаретский, тенденции мирового развития можно рассматривать и без проекции на пространственную оболочку земного шара. Ведь концепт миропорядка автономен по своему содержанию и не совпадает с «гео-чем-то». Аксиоматически он «…не связан с пространственностью мировых процессов. <…> У миропорядка… есть свои тенденции и стратегемы движения. Они… называются цивилизационными императивами. Поэтому, говоря о будущности государства, мы не можем только с функционалистской точки зрения говорить о том, что оно определяется развитием экономики или политики, или еще чего-то. Государство существует не только в сфере управления, где оно этими процессами детерминировано. Оно существует также в сфере права как такового…»[14]. С учетом этого обстоятельства автор выделяет «стратегическую рамку» темы правопонимания государственности. Для спецификации стратегического он разводит «программирование», «проектирование» и «политическое планирование». Последнее «имеет дело не с объектами, как проектирование, и не процессами, как программирование, а с событийностью как таковой»[15].

Большинством же российских политологов изучение «особенностей, генезиса и эволюции географических образов» непосредственно увязывается с «территориальной идентичностью и геополитикой»[16]. В рамках данного направления исследуются пути моделирования «географического образа» различными семиотическими средствами, в том числе, и на материале художественной литературы; рассматриваются вопросы целенаправленного формирования образов регионов[17], сопровождающего всякое регионостроительство[18].

Кроме того, важно отметить, что российском востоковедении уже поставлена проблема взаимодействия различных типов культур и цивилизаций в международных отношениях на Дальнем Востоке, необходимости перехода от объективистского изучения проблем социального порядка к исследованию «политико-психологических» аспектов внешнеполитического поведения[19]. Однако значительное количество работ посвящено, прежде всего, традиционным китайским «политико-географическим» представлениям и, особенно, «образу варваров»[20]. В плане взаимовосприятия наибольшее развитие получил сюжет китайско-японских отношений[21]. В последние годы вышли в свет работы, посвященные истории российских образов Китая, других стран Северо-Восточной Азии, а также Сибири и российского ДВ в контексте общественной мысли и практики государственного управления XVII-XX вв.[22]. Значительный интерес представляет постановка А.Н. Ремневым проблемы возможностей дискурса российского имперского ориентализма[23]. Видится перспективным исследование познавательных традиций отечественного и зарубежного востоковедения, его «внутренних» ограничений и креативных эффектов[24], истории и практического потенциала российского востоковедения в условиях СВА[25].

Вместе с тем, в трактовках образов, используемых отечественными исследователями, ускользает, на наш взгляд, главное, что характеризует образы как таковые и, в частности, образы стран Востока. В свое время О.И. Генисаретский различал три группы функций образа: видение, ведение и пресуществление[26]. Подлинный смысл последней функции, назваемой еще «плазматической»[27], предполагает поворот от мира предметов к «самоценному самобытию». Указанный автор утверждает, что она характеризует «как аксиоматическое состояние, в пространстве которого реализуется воображение/созерцание, так и стороны сознания/воли и мышления/поведения, задействованные в связи с этим состоянием»[28]. Для обозначения этого состояния О.И. Генисаретский использует метафору «светосила личности». Но, как считает автор, это не просто «…метафора, но интенсивная, энергийная психическая реальность, в терминах которой выражается уровневость личностного роста, достигнутая духовная развитость…»[29]. Он отмечает, что «реализация личностного существования происходит сразу во множестве жизненных сред и потоков, совместимостей и последовательностей, в целом образующих то, что уместно назвать экопеей. Причем в каждой среде и в каждом потоке у нее своя роль, а множество ролей порождает в личностном пространстве свои особые части личности…»[30].

В этом функциональном слое образа открывается такое фундаментальное свойство человека как его а-топичность («безместность» - «здесь-и-везде-бытие»): выражение некоторого «предельного типа субъектности», наблюдаемого в условиях сетевых коммуникаций[31]. Вопрос о месте человека приобретает парадоксальный характер, ибо образ предстает как совокупность множества разноуровневых позиций, проявляемых с помощью сценирования.

Очевидно, речь идет о некотором глубинном источнике человеческого существования, которое схватывается через работу человека со своими многочисленными субличностями – важным ресурсом «освобождения» и «свободопользования»[32]. В данном контексте образ мыслится следствием тотального «действия в себе», действием жизни, в котором человек ЕСТЬ. Он выступает как основа идентичности[33], ибо каждый образ не только имеет смысл, но и реализует субъекта, его порождающего. За данной трактовкой образа стоит определенная познавательная традиция, восходящая к Великим Каппадокийцам[34], продолжавшаяся в трудах отца П. Флоренского, А.Ф. Лосева и продолжающаяся в работах О.И. Генисаретского, Ю.В. Громыко, В.В. Малявина, С.С. Хоружего и др. Осознание данной традиции – важное условие преодоления отечественным востоковедением негативных последствий «проекции».

С учетом сказанного вернемся к образу Приморья, точнее к образу образов. Геополитическое положение Приморского края уже не раз являлось предметом анализа[35]. Однако, делать его отправным пунктом изложения нового подхода, нацеленного на капитализацию человеческого потенциала и символического ресурса территории, никому ранее не доводилось. Мы поступаем так лишь для того, чтобы подчеркнуть тесную связь анализа геополитического положения с феноменом геополитического образа и коммуникативным пространством, его поддерживающим. Событие самоопределения, позволяет нам зафиксировать особенности семиосферы, которой принадлежат данный текст и многие другие статьи этого сборника, а сам текст рассматривать как средство переформатирования данного пространства с наращиванием его «сетевого» слоя.

Прежде всего, отметим, что данный текст написан во Владивостоке – городе, имя которого удивительным образом соединяет идеи Власти и Пространства, ибо означает «владеть Востоком», а, как известно, Восток «Orient» - слово, однокоренное с «ориентацией» - важнейшим действием по овладению пространством[36].

Напомним, что город Владивосток, расположен на самом острие южной части Дальневосточного Федерального округа. Своей  конфигурацией территория Приморского края напоминает полуостров, протянувшийся с севера на юг между Китаем и Японским морем. Уже давно край имеет репутацию «ахиллесовой пяты» России. Существует устойчивое опасение, что в определенных условиях полуостров, дерзко простершийся в иное, может быть отрезан и превратится в «остров». В силу этого вопросы безопасности всегда были определяющими в жизни пограничного Приморья.

Китайская мудрость гласит: «Малый страх делает робким. Великий страх делает свободным». Но и по-русски: «где опасность, там – спасение». Поэтому тревожные предчувствия уже давно инициируют активные поиски «опоры» в окружающем пространстве – в своем и в чужом. Чувство опасности подталкивает к поискам путей ускоренного развития территории, а для этого требуются значительные ресурсы. Из-за недостатка собственных ресурсов развитие края сильно зависит от развития его связей как с Федеральным Центром, другими Субъектами Федерации, так и соседними странами.

Еще в 1947 г. командующий ВМС США в западной части Тихого океана адмирал Дж. Кук писал в меморандуме Объединенному комитету начальников штабов США: «Если присутствие СССР в Приморье не будет подкреплено промышленной и сельскохозяйственной поддержкой Маньчжурии и стратегической опорой на незамерзающие порты Порт-Артура, Дайрена и Северной Кореи, а будет вынуждено по-прежнему зависеть от линии снабжения по Транссибирской магистрали, то позиции в Приморье будут оставаться источником слабости и уязвимости России, в особенности, до тех пор, пока американская военная мощь, военно-морские, военно-воздушные и сухопутные силы в западной части Тихого океана будут сохраняться на достаточном уровне»[37].

Вместе с тем, в сегодняшней практике федерального менеджмента установки на обеспечение безопасности и обеспечение развития выступают как противоречащие друг другу. Однако, сами опасности могут стать источником ресурсов развития[38]. Это возможно в рамках нового подхода к безопасности, утверждающего, что источником любых и всяческих опасностей являемся прежде всего мы сами. Представления о внеположенных опасностях – не более чем “превращенные формы” нашего осознания дефицита собственных средств и методов работы. Они есть «мифологемы психологического происхождения»[39].

Этот подход более адекватен условиям Северо-Восточной Азии, где, как известно, на практику управления значительное влияние оказывают традиции китайского стратегического искусства. «Старый Китай, - пишет  В.В. Малявин, - не знал ничего подобного европейскому понятию  безопасности, а его современный аналог, изобретенный столетие тому назад, означает буквально “полнота покоя” (ань цюань): удачный способ указать на подлинный источник безопасности, который постигается в открытости свершения… <…> Китайская традиция никогда не гипостазировала безопасность потому, что видела в реальности не сущность, а событие, именно: со-бытие, событийность, совместность всего сущего»[40].

Различие представлений о безопасности в европейских и восточноазиатских цивилизациях подтверждается также результатами исследования А.Д. Богатурова, опубликованного в 1997 г. и являющегося до сих пор непревзойденным образцом геополитического структурного анализа долговременных тенденций развития ситуации в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945-1995 гг.). Указанный автор предпринял успешную попытку изучения мирополитических реалий через призму региональной подсистемы.

Согласно А.Д. Богатурову, для европейской модели характерно стремление государств-соперников развести, взаимно изолировать свои конфликтные интересы, локализовать и блокировать возможные источники опасности. Особенности восточно-азиатской модели он видит в том, что предполагается акцент на формировании синтезирующих устремлений, которые бы сближали конкурентов[41]. Данный тип региональной организованности А.Д. Богатуров называет «пространственным». В структуре такого рода отдельные полюсы-лидеры (СССР и США) бывают не в состоянии оказывать определяющее влияние на положение дел. Степень организованности «фоновых» стран приближается к уровню, когда сопротивление этого пространства может нейтрализовать импульсы со стороны полюсов-лидеров[42].

Позиция указанного автора предполагает синтез геополитики и регионоведения, все более проявляющего интерес к «мягким» межсоциумным и межиндивидным коммуникативным сетям, действующим «поверх» границ. В «пространственной структуре» взаимоотношений государства не ощущают договорно-правовой опоры и поэтому полагаются больше на косвенное взаимодействие с более сильными партнерами, на учет неопределенного числа потенциальных противоборствующих сил и возможных партнеров. В своих действиях они ориентируются на структуру межсоциумных отношений, в каком-то смысле малознакомую западным политологам, более «архаичную», в некоторых случаях воспринимаемую европейцами как «социальный хаос».

          Очевидно, что взаимодействие с цивилизациями Востока (приобщенность к «эффектам цивилизационной синергии»[43]) способствует изживанию «проекции», характерной для «натуралистической идеологии» обеспечения безопасности. Вместе с тем, новая политика безопасности базируется на геоэкономических технологиях, ориентированных на реальность, еще не освоенную отечественным менеджментом. Важнейшая цель данной политики – поддержка нового еще несформированного в России институционального уклада.

Новая реальность связана с формированием транснациональных сетевых структур, значительно повышающих роль субгосударственных единиц (этнических сообществ, религиозных групп и т.д.), а также самих индивидов в международной политике. Реализация геоэкономических технологий предполагает врастание национальной экономики в геоэкономическую систему через «сети» с целью прорыва к полноправному участию России в формировании и распределении мирового дохода, с опорой на высокие геоэкономические технологии и на функционирование в мировом геоэкономическом пространстве[44].

Как отмечал А.С. Макарычев, пришло время, когда концепты безопасности и регионализма «необходимо анализировать в едином русле, с точки зрения их взаимной связи и дополняемости»[45]. Мы считаем, что новый образ безопасности может стать основанием для разработки региональной стратегии пограничной политики России на Дальнем Востоке, учитывающей переход на геоэкономические горизонты развития и предусматривающей механизмы достижения взаимопонимания между всеми субъектами пограничной политики. В свою очередь, данная стратегия должна базироваться на всяческой поддержке представителей отечественного бизнес-сообщества, готовых к выдвижению и реализации эффективных геоэкономических проектов, связанных с развитием территории пограничного Приморья, обеспечением ее безопасности в качестве неотъемлемой части России. Однако на сегодняшний день разработка такой стратегии затруднена из-за незавершенности работ по подготовке новой версии концепции национальной безопасности России, а также концепции пограничной политики РФ.

Время не терпит, поэтому уже сейчас необходимо наладить сетевую связь с отечественными экспертными группами, во-первых, задействованными в подготовке указанных документов, во-вторых, реально участвующими в кросскультурном региональном менеджменте в России и за ее пределами. На «площадке» Приморья возможно создание прецедента включения гражданских структур – профессиональных и региональных сообществ – в процесс выработки конкретных решений, направленных на улучшение состояния безопасности.

Диалог приморского бизнес-сообщества с экспертным сообществом особенно важен по двум причинам: 1) в идеологии регионального развития, заявленной администрацией Приморского края, уже четко обозначены геоэкономические ориентиры; 2) в крае появились проекты, способные претендовать  на геоэкономический статус, но в их самоопределении, позиционировании и осуществлении возникли серьезные проблемы.

В июне 2003 г. на Санкт-Петербургском экономическом форуме губернатор С.М. Дарькин выдвинул идею развития Приморья путем строительства с его «площадки» нового геоэкономического региона «поверх» российских административных границ. Ее осуществление планируется на основе ускоренной капитализации в крае (прежде всего Владивостоке) инфраструктурных, предпринимательских и человеческих активов, использование которых позволит другим российским регионам и бизнесу снижать издержки при выходе на рынки АТР[46]. Проектируемый геоэкономический регион получил название «Тихоокеанская Россия». Модель его поэтапного формирования легла в основу «Стратегии социально-экономического развития Приморского края на 2004-2010 гг.», подготовленной Тихоокеанским центром стратегических разработок в 2003 г., к сожалению, без учета новых подходов к обеспечению безопасности и новых ее трактовок.

Новый образ Приморья, на наш взгляд, в значительной степени подражателен. Он еще не стал «инструментом» развития. На нем лежит печать моды на «стратегирование». В его представлении чувствуется влияние известного доклада Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа (ЦСИ ПФО) «На пороге новой регионализации России», подготовленного в 2002 г.[47], а также доклада «Важнейшие факторы повышения конкурентоспособности регионов», подготовленного Институтом «Евроград» (Санкт-Петербург) в 2003 г.[48]

Вместе с тем, имеются предпосылки для творческого развития темы «культурно-экономических регионов»: очевидна необходимость проработки идеи «Тихоокеанская Россия» с позиций национальной безопасности. Ведь указанная идея выдвинута в условиях целенаправленного геоэкономического конструирования нового трансграничного макрорегиона «Северо-Восточная Азия» (СВА), осуществляемого  рядом зарубежных стран (Республика Корея, КНР, Япония и др.) по технологии, уже испытанной в ходе строительства АТР. Новое объединение складывается на основе мегапроектов, предпринимаемых совместно двумя или более странами и способных охватить широкий территориальный ареал[49]. Процесс этот намного опережает наше отечественное регионостроительство и в интеллектуальном плане обеспечивается на качественно более высоком уровне. В частности, он сопровождается интенсивным формированием транснационального экспертного сообщества, продвигающего определенные образы и стандарты СВА[50].

Обсуждение и выращивание «Тихоокеанской России» может стать способом участия России в конструировании СВА, влияния на указанный процесс в национальных интересах.  Для решения этой задачи требуется привлечение на «площадку» Владивостока ведущих экспертов в указанной области. «Тихоокеанскую Россию» нужно рассматривать как пилотный мегапроект защиты геоэкономических интересов России в АТР, средство мобилизации прежде всего российских интеллектуальных ресурсов. Поскольку привлечение в край высококвалифицированных специалистов является важнейшим условием его развития, то обеспечение безопасности края превращается из «ресурсопоглащающей» в «ресурсопорождающую» деятельность.

На примере Приморья мы можем  наблюдать возможность парадоксального превращения опасностей в ресурсы. На наших глазах геополитическая уязвимость становится геоэкономическим преимуществом. В чем это выражается?

1. Напомню, что базисом регионостроительства СВА видится создание международной транспортной инфраструктуры, а также единой топливно-энергетической системы. В этих планах немаловажная роль отводится транзитной функции приморского «полуострова», выгодно расположенного почти, что в окружении основных стран региона. В связи с этим геополитическая «беззащитность» края становится ресурсом его развития: войдя в среду восточноазиатских стран довольно длинным коридором, он все более превращается в узел транспортно-энергетических коммуникаций, обеспечивающих единство мегарегиона, в зону трансграничного сотрудничества, удобную для всех площадку регионостроительства. Однако закрепление этого, по сути, коммуникативного преимущества требует  специальных средств.

          2. В качестве другого фактора опасности нередко рассматривается высокая миграционная активность населения, связанная с отъездом в другие районы России, АТР и СВА. Еще в советские времена значительная часть приезжавших в край на проживание не задерживалась здесь более, чем на несколько лет. Так получилось, что судьбы многонациональных жителей края и, прежде всего Владивостока, сплетены с разными территориями мира широкой сетью родственных, профессиональных, деловых и прочих связей. Край существует не сам по себе, а как будто в сетевом «облаке». Он как бы здесь и повсюду. И этот ресурс может быть освоен путем целенаправленного строительства некоторого подобия «диаспоры» - разветвленной сети персонифицированных связей, очень важных для осуществления геоэкономических операций.

         Вместе с тем, для эффективного участия России в конструировании СВА с помощью  «Тихоокеанской России» важно найти способы и формы отображения этих разных типов регионостроительства друг на друга. Необходима разработка «коммуникативных мегамашин», способных продуцировать «двусторонние» геокультурные образы: 1) как сильной России, привлекательной для стран региона, так и региона СВА, для которого Россия является жизненно необходимой; 3) Приморского края, особо важного и для России и для СВА.

         Выше отмечалось, что в Приморском крае уже появились проекты подобного рода. К ним относятся, например, ПТЭК[51], «Русский остров»[52], Международный кинофестиваль стран АТР «Pacific Meridian»[53], Центр исследовательских программ по управлению окружающей средой островных территорий Северотихоокеанской морской зоны[54] и др. Будучи собраными в известный нам мегапроект они призваны  стать «локомотивами» местного развития.

Однако в логике «Тихоокеанской России» интеллектуальная составляющая этих проектов должна наращиваться путем привлечения специалистов из вне,  при одновременном совершенствовании организации наполняемого ими пространства, не сводимого, однако, к земельным участкам, зданиям и т.д., а выступающего в качестве многопозиционного пространства сообщительности (или «пространства межцивилизационного диалога»  с характеристиками «инфраструктуры капитализации человеческого потенциала») способного:

·        значительно снизить издержки международного делового сотрудничества;

·        научить избегать наиболее типичных ошибок, связанных с национальными стереотипами поведения и национальной визуальной культурной;

·        познакомить с отличительными особенностями ведущих бизнес-культур СВА;

·        дать представление о роли корпоративной культуры в эффективной деятельности компании на рынках СВА и АТР;

·        помочь осознать серьезное влияние, которое национальная деловая культура, модели «родства» оказывают на корпоративную культуру и управление организацией;

·        сформировать понимание особенностей российской деловой культуры (и ее дальневосточной субкультуры) у российского бизнес-сообщества и зарубежных партнеров;

·        дать возможность зарубежным партнерам раскрыть особенности своей деловой культуры и познакомить с ними российское бизнес-сообщество;

·        осуществлять мониторинг новейших тенденций в сфере методологии национального и корпоративного менеджмента стран СВА, оценку состояния зарубежных деловых культур региона и России.

Таким образом, необходимо создание особой среды, способствующей принятию во внимание и освоению позиций партнеров по бизнесу, развитию антропологического воображения участников экономического сотрудничества, формированию и закреплению умений «быть собой и другим».

Данная среда должна замыкаться на специальный международный аналитический центр, в котором важнейшее место будет принадлежать международной группе квалифицированных юристов, занятых состыковкой восточно-азиатских, европейских и российских правовых норм и работающих в тесном контакте со специалистами в области стратегирования, инновационного, корпоративного и кросскультурного менеджмента. Создание среды указанного типа – ключевая задача продвижения и осуществления российских проектов со-развития Приморья и СВА.Для конкретизации поставленной задачи важно не только в теории, но и на практике принять рамку мегапроекта «Тихоокеанская Россия» и начать сценарную проработку различных его составляющих.

По утверждению Ю.В. Громыко, сценарии отличаются от планов, программ и проектов тем, что обязательно предполагают учёт и других имеющихся игроков с их собственными целями, намерениями, позициями. Основным нервом «сценарного» (или «событийного») подхода является стягивание-стаскивание основных действующих субъектов в общую для них ситуацию, в которой им придётся переопределять уже поставленные цели, а поэтому анализировать цели других участников ситуации. Создание общей ситуации, которая нарушает и разрушает имевшиеся до этого проекты и планы, требует их преобразования и изменения. Поэтому успешность действия определяется возможностями сценарного подхода и сценарного сознания, включающего и проектное сознание и проектный подход внутрь более сложный конструкции. Проблема сценарного соучастия возникает лишь тогда, когда оказывается, что мы в состоянии высветить целое поле позиций, которые обнаруживаются и открываются для нас благодаря событию «вброса, проработки и презентации некоторого масштабного мегапроекта»[55].

И поэтому, приглашая специалистов со всей России (и не только) на «площадку» Приморского края для реализации его ключевых проектов необходимо осуществлять последовательную сценарную проработку последних с помощью целого ряда событий. В этих целях арсенал средств мегапроекта «Тихоокеанская Россия» необходимо трансформировать в  некий гуманитарно-технологический парк, открытый новым проектам и формирующий из них нежесткую конструкцию, ориентированную на производство событий – т.е. осуществление своего рода сценарной проработки-экспертизы.  Данный парк должен стать средой для выращивания «сценарного» (или «событийного») подхода как основания новой науки безопасности и соответствующей технологии, тесно связанной с технологиями инновационного, корпоративного и кросскультурного менеджмента.

В качестве важнейшего средства освоения «сценарного подхода» мы рассматриваем видеоаналитику – новый тип тренинга по формированию стратегических компетенций. В силу этого, фокусом новой регионалистики может стать визуальная регионология, которая исследует, запечатлевает, проектирует и формирует образы регионов. Она базируется на опыте визуальной (аудиовизуальной) антропологии – междисциплинарной науке, лежащей на стыке документального кинематографа, мультмедийного производства и гуманитарных наук. Ее предметом являются имиджевый аспект культуры и те визуальные формы, в которых культура себя запечатлевает или запечатлевается извне.

Поскольку фильм является не только развлечением, но и универсальным фактом, способным выразить коллективное и индивидуальное бессознательное, нам видится плодотворным использование методов синемалогии, предполагающей обсуждение жизненного факта, представленного в фильме, в дифференциированной группе людей с целью опытной проверки собственной способности к адекватному взаимодействию с внешней реальностью[56], нейтрализации негативных последствий проекции, особенно нежелательных в зоне межцивилизационных взаимодействий.

Такого рода обсуждение восточноазиатского и европейского кино во Владивостоке в рамках Международного кинофестиваля стран АТР «Pacific Meridian» может стать ресурсом развития новых гуманитарных технологий, обеспечивающих безопасное со-развитие России и АТР. 

* Соколов Владимир Николаевич – к.и.н., доцент кафедры Социальной и политической антропологии ВИМО АТР ДВГУ, ученый секретарь Межрегионального института общественных наук ДВГУ (Россия, Владивосток)

[1] В качестве синонимов «регионалистики» иногда используют другие термины: «регионоведение», «регионология»,  «регионика», «районоведение» и т.д.  Некоторыми исследователями «регионалистика» («регионоведение») отождествляется со страноведением. Но если любая страна является регионом, то не каждый регион является страной.

[2] Под политической регионалистикой понимается совокупность исследований как макрополитических процессов на региональном и местном уровнях, так и специфических аспектов регионального и местного управления, связанных с процессами общенационального масштаба. Гельман В.Я., Рыженков С.И. Политическая регионалистика России: история и современное развитие. http://mgimofp.narod.ru/302.htm

[3] Панарин А.С. Философия политики. Учебное пособие для политологических факультетов и гуманитарных вузов. М.: Новая школа, 1996. С. 7.

[4] Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М.: ОГИ, 2002. – Т.1. От Петра Великого до смерти Николая I. С. 18-19.

[5] Как утверждал П.А. Флоренский, «миропонимание – пространствопонимание» (Флоренский П.А. Значение пространственности // Флоренский П.А., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии/ Сост. Игумена Андроника (А.С. Трубачева); ред. Игумен Андроник (А.С. Трубачев). М.: Мысль, 2000. С. 272). В данном утверждении О.И. Генисаретский усматривает «…одно из важнейших созначений понимающего отношения к действительности, связывающего способность понимания с пространством как собственным и первичным предметом, условием, с одной стороны, и средством смыслодеятельности понимания – с другой» (Генисаретский О.И. Пространственность в иконологии и эстетике священника Павла Флоренского // Там же. С. 12).

[6] Моро-Дефарж Ф. Введение в геополитику. http://www.democracy.ru/library/misk/introduction_in_geopolitics/page1.html

[7] Генисаретский О.И. Указ. соч., С. 42.

[8]  Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизических основах // Toporov V.N. O mifopoetičeskom prostranstve (Lo spazio mitopoetico), Studi Slavi, #2, 1994. С. 130-131.

[9] См.: Индивиды в международной политике. / Рук. авт. кол. М. Жирар./ Пер. с фр. / Под ред. П.А. Цыганкова. М.: Международная педагогическая академия, 1996; Михеев В.В. Хомо-Интернэшнл. Теория общественного развития и международной безопасности в свете потребностей и интересов личности. М.: ИДВ РВН, 1999.

[10] Кляйн Н. NO LOGO. Люди против брэндов. М.: ООО «Добрая книга», 2003. С. 26.

[11] Саратовская область: Открылась международная конференция "Города региона: культурно-символическое наследие как гуманитарный ресурс будущего". 15.04.2003 12:44 | ИА "ВолгаИнформ" // http://www.rambler.ru/db/news/msg.html?mid=3363153&s=2

[12] http://www.regionforum.ru/section/policy

[13] Замятин Д. Геокультура: образ и его интерпретации // Полис. –http://www.politstudies.ru/universum/esse/7zmt.htm – 6 с.; Цимбурский В.  Это твой последний геокультурный выбор, Россия? // Полис. - http://www.politstudies.ru/universum/esse/7zmb.htm – 9 c; Градировский С., Межуев Б. Геокультурный выбор России. Государство и Антропоток: изложение политической позиции// http://www.antropotok.archipelag.ru/text/a167.htm; Кузнецов В.Н. Геокультура как гуманитарная парадигма XXI века // Безопасность Евразии. 2002. № 4. С. 383-397; Кузнецов В.Н. Геокультура: Основы геокультурной динамики безопасности в мире XXI: Культура-Сеть. М.: Книга и бизнес, 2003.

[14] Генисартеский О.И. Пространство правопонимания и вопрос о современном эффективном государств. http://www.shkp.ru/lib/archive/methodologies/2001/10

[15] Там же.

[16] Мир глазами россиян: мифы и внешняя политика / Под ред. В.А. Колосова. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. С. 15.

[17] См. настоящий сборник: Замятин Д.Н. АТР и Северо-Восточная Азия: проблемы формирования географических образов трансграничных регионов в XXI веке.

[18] Современные политические теории регионостроительства рассмотрены в работе нижегородского исследователя А.С. Макарычева. См.: Макарычев А.С. Регионостроительство: концептуальные контексты // http://www.kazanfed.ru/actions/konfer3/doklad8.

[19] Титаренко М.Л. Россия и Восточная Азия. Вопросы международных и межцивилизационных отношений: Сборник. М.: «Кучково поле», 1994; Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. История т теория международных отношений в Восточной Азии после второй мировой войны (1945-1995). М.: Конверт – МОНФ, 1997.

[20] Исаева М.В. Представления о мире и государстве в Китае в III-VI веках н.э. (по данным «нормативных историописаний»). М.: Институт востоковедения РАН, 2000. 264 с.; Кроль Ю.Л. О концепции «Китай – варвары» // Китай: традиции и современность. М., 1973;  Его же. Китайцы и "варвары" в системе конфуцианских представлений о вселенной (II в. до н.э. – II в. н.э.) // Народы Азии и Африки. История, экономика, культура.№ 6. 1978. С. 45-57; Лукьянов А.Е. Миф и метафизика древнекитайской геополитики // Проблемы Дальнего Востока. № 3. 2000. С. 133-147;

[21] Каткова З.Д., Чудодеев Ю.В. Китай – Япония: любовь или ненависть? К проблеме эволюции социально-психологических и политических стереотипов взаимовосприятия (VII в.н.э. – 30-40-е годы XX в.). Изд.2-е, испр. и доп. – М.: Институт востоковедения РАН, Крафт+, 2001.

[22] Лукин А.В. Образ Китая в России (до 1917 года) // Проблемы Дальнего Востока. № 5. 1998. С. 131-143; № 6. 1998. С. 97-114; Молодяков В.Э. "Образ Японии" в Европе и России второй половины XIX – начала ХХ века. М.: Институт востоковедения РАН, 1996; Сербиенко В.В К характеристике образа дальневосточной культуры в русской общественной мысли XIX в. // Общественная мысль: Исследования и публикации. Вып.1/ Ежегодник. М.: Наука, 1989. С.119-138; Ермакова Л.М. О «жребии Симовом» // http://www.susi.ru/cosmo/comment.html; Сопленков С.В. Дорога в Арзрум: российская общественная мысль о Востоке (первая половина XIX века). М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. 214 с.; Соколов В.Н. "Никанское царство": образ неизвестной территории в истории России XVII–XVIII вв. Автореф. дисс. на соискание уч. степ. к.и.н. Владивосток, 1999.

[23] См. настоящий сборник: Ремнев А.В. Россия движется на Восток: «знание-власть» и возможности ориенталистского дискурса в имперской истории России; Его же. Региональные параметры имперской «географии власти» (Сибирь и Дальний Восток) // Ab Imperio. 2000. №  3-4. С. 343-358.

[24] Соколов В.Н. История становления российско-корейского диалога (XVII-XIX вв.) // История российско-корейских отношений на Дальнем Востоке. Владивосток: Изд-во Даль. ун-та, 2001. С. 44-80; Дубровская Д.В. Миссия иезуитов в Китае. Маттео Риччи и другие (1552-1775 гг.). М.: «Крафи+», Институт востоковедения РАН, 2000. 256 с.

[25] Александров А.В. Университеты Восточной России в Азиатско-Тихоокеанской гуманитарной и экономической интеграции в конце ХХ – начале XXI века (системно-структурные основы концептуальных поисков) // Интеграция университетов России в общемировую систему университетского образования и науки. М.: 1994. С. 44-51; Хисамутдинов А.А. История востоковедения на Дальнем Востоке (1908-1940-е гг.). Опыт российской эмиграции. Автореф. дис. в виде научн. докл. на соиск. уч. ст. к.и.н. Владивосток, 1998. 33 с.

[26] Генисаретский О.И. Вещь, образ и переживание в художественном проектировании // Навигатор: методологические расширения и продолжения. М.: Путь, 2002. С. 267-268.

[27] Генисаретский О.И. Воображение и рефлектированный мифопоэтизм // Навигатор: методологические расширения и продолжения. М.: Путь, 2002. С. 301.

[28] Там же. С. 302.

[29] Там же. С. 305.

[30] Там же. С. 305-306.

[31] Громыко Ю.В. Деятельностный подход: новые линии исследований // Вопросы философии. № 2. 2001. С. 122.

[32] Генисаретский О.И. Элиты и символическая борьба вокруг человеческого потенциала // Указ. соч., С. 450.

[33] П. Рикер различал два значения идентичности: 1) идентичности с самим с собой (самости); 2) идентичности как того же самого. За этим различением стоит проблема установления связей между постоянством и изменением: неизменностью во времени и постоянством во времени (Рикер П. Повествовательная идентичность. http://www.philosophy.ru/library/ricoeur/iden.html).

[34] Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. М.: Мысль, 1979. С. 162-163.

[35] Соколов В.Н. Об актуальности изучения историко-культурных аспектов геополитического положения Приморского края //  Международная научная конференция "Миграционные процессы в Восточной Азии". Тезисы докладов и сообщений. (20-24 сентября 1994). Владивосток, 1994.

[36] Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М.: «Языки русской культуры, 1999.

[37] Цит. по: Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после второй мировой войны (1945-1995). Москва: Конверт – МОНФ, 1997.  С. 78

[38]Кортунов С.В. Становление политики безопасности: Формирование политики национальной безопасности России в контексте проблем глобализации. М.: Наука, 2003. С.67-72

[39]Там же. С. 35-37

[40] См. настоящий сборник: Малявин В.В. Как разделаться с (без)опасностью, или безопасность по-китайски. В другой своей работе В.В. Малявин, утверждает, что «…именно мания безопасности воздвигает самые большие преграды для той самой всеобщности, которой добивается глобалистское мышление. <…> …Озабоченность безопасностью парадоксальным образом порождает страхи и тревоги, из-за которых люди чувствуют себя в опасности. /Этот парадокс хорошо выражается по-английски: если английское слово “insecurity”(опасность, уязвимость) преобразить в словосочетание “in-security”, то мы увидим, что опасность создается как раз стремлением к безопасности. <…> Убивает не смерть, а неприятие смерти. На подлинный источник безопасности гораздо точнее указывает это понятие в китайском языке: оно означает буквально “полнота покоя”. Покой же дается тому, кто умеет терять» (Малявин В.В. Простые истины Лао-цзы // Эксперт. № 44. 25 ноября 2002 г. С. 76).

[41] Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. С. 10.

[42] Там же. С. 11.

[43] См. настоящий сборник: Генисаретский О.И. Эффекты цивилизационной синергии: стратегии, коммуникации и компетенции ради развития.

[44] Кортунов С.В. Указ. соч. С. 23.

[45] Макарычев А.С. Безопасность как феномен публичной политики: общие закономерности и проекции на Балтийский регион// http://megaregion.narod.ru/article_2.html.

[46] Дарькин С.М. Интеграционные процессы в Тихоокеанском регионе: проблемы и перспективы международного и пограничного сотрудничества территорий России со странами АТР. Владивосток, 2003. С. 11

[47] На пороге новой регионализации России // Стратег.ru. http://stra.teg.ru/csi-2000

[48] Важнейшие факторы повышения конкурентоспособности регионов// Форум Стратегии регионального развития. http://www.regionforum.ru/forum/materials/0/print

[49] Rozman Gilbert, Spontaneity and Direction Along the Russo-Chinese Border // Rediscovering Russia in Asia. Siberia and the Russian Far East. New York, 1995, pp. 275-289.

[50] См.: Incheon Declaration 2001. Northeast Asia Intellectuals’ Solidarity Korea// International Conference Commemorating the Opening of Incheon International Airport. Incheon, 2001.

[51] Черепанова С. Один из проектов форума АТЭС станет реальностью // Золотой Рог. №62, 12 августа 2003 г. http://www.zrpress.ru/2003/062/g009.htm

[52] Русский остров – подножье Российского государства - станет тихоокеанским Давосом // http://www.vneshmarket.ru/NewsAM/NewsAMShow.asp?ID=100205. 8 января 2004 г.

[53] http://viff.ru/index.php; Дробышева И. Pacific Meridian обещает пополнить ряд международных кинофестивалей // Дальневосточный Капитал. №10, октябрь 2003 г. http://kapital.zrpress.ru/imageall/2003/1001.asp

[54] Огай С.А. Проект создания Центра исследовательских программ по управлению окружающей средой островных территорий Северотихоокеанской морской зоны // Неправительственный диалог о территориальных спорах в АТР: Сб. мат. межд. науч.-практ. конф., 25-27 ноября 2002 г. Владивосток: МГУ  адм. Г.И. Невельского, 2003. С.64-73.

[55] Громыко Ю.В. Сценарная паноплия. Новая повестка дня для Президента. М., 2004 (рукопись).

[56] Менегетти А. Кино, театр, бессознательное. Т.1. / Пер. с итал. ННБФ «Онтопсихология». М.: ННБФ «Онтопсихология», 2001. С. 89-90.