Об этике служения

Этика служения, означаемая в православной аскетической традиции ценностями нестяжания, послушания и целомудрия, имеет следующую примечательную типику:

 

В аспекте синархии  имеет место избранность, как неповторимое своеобразие человека по природе, как его уникальная природная индивидуальность.

В аспекте синиконии налицо опознаваемое призвание, услышанность избраннического зова, усмотренность его знаков.

Избранничество, прикровеный замысел о человеке должен быть вобран человеком в себя, принят и усвоен им, превратиться в самообраз. Это есть синикония лика-праобраза и самообраза личности, "Я" трансцендентального и эмпирического .

Это второе рождение в качестве личности, вступление в права свободного владения собой, в состояние личного самообладания.

 

· В аспекте синергии - это избирательность стремления, оспособления действия свободного выбора во всех возможных мирах, в которых оказывается личность. Именно этот момент подразумевается в экзистенциалистской концепции выбора и самореализации…

Каждый дар благодати также  есть избранничество, но в виртуальном, событийном и со-бытийственном смысле.

Отметим некоторые созначения, просматривающиеся в данной типологии.

Схождение самости и самообраза - очевидно для психологии визуальностии и иконологии, а также для  психоанализа.

Избирательность самодействия - таинственность и новизна.

 

Избранность дана уже вместе с рождением, ею раскрывается включенность  человека в род и родовое предание.

Это образ Божий в человеке, который затем должен быть раскрыт. Он не только роднит людей друг другу, но и нудит каждого родиться, делая всех непохожими друг на друга.

Самообраз - раскрытие тайного имени и лика, а не стилизация себя под какие-то личностные образцы.

Избранность включает в себя и народность, и язык, и малую родину, и привходящие социально-культурные условия  существования. Все это также  дар Божий.

Общее и специальное избранничество (и связанная с нею ответственность). Важно, что специальное избранничество также подвержено родовой, этнической и социальной этике.

 

Однако, нельзя забывать, что речь у нас идет о свободном служении и потому нужно ответить на вопрос - в чем же состоит связь избранничества со свободой или иначе как возможно свободное служение.

Избранничество самости в аспекте синархии врождено вместе с индивидуальностью, а она может быть понята как потенция свободы и как дар ее. Раскрытию ее в себе служит, как уже сказано, выявление самости, во-первых, в самообразе, в познании себя, своего призвания, а во-вторых, в деятельной, творческой самореализации, в избирательности самодействия.

Причем немаловажно, что обладание правдоподобным себе самообразом и осуществление самодействования должны быть сходящимися, когерентными. Одно раскрывается с помощью другого: без самообраза в самодействии нет самообладания, недостижима ответственая, самоотчетливая избирательность; а без опыта самодействия образ о себе остается, как правило, иллюзийе, самообманом стилизации.

Призвание тяготеет  к естественному самодействию, а самообраз - к свободному из-себя-действию. Есть "помыслы" самосознания, выражающиеся в ценностных суждениях, и есть "двиги" самопроизволения, сознаваемые как мотивы и намерения. В этом и состоит искомая связь самосознания и самопроизволения.

 

В аспекте синаксии -  общение. В ней виден источник и пафос диалогизма. Ясно также, что мыслящее сознание и побуждающая воля в некотором, типологически проясняемом смысле ниже общения личностей.

Но в какок же смысле справедливо не раз произносившееся мнение, что сознание и воля суть конституитивы природы?

Получается несколько иначе: сознание и воля посредуют личность и самость. Последняя и есть природа человека как таковая, или иначе - родовая сущность его.

Вся суть избранничества в том и состоит, что уже на этом уровне антропологии человек индивидуализирован, своеобразен и самобытен. Человек есть личностно-родовая индивидуальность.

Иное дело, что в социально-культурном горизонте всегда присутствуют маскирующие эту индивидуальность образцы личностности, мыщления и воления. Будучи усвоенными извне, они вменяют человеку неадекватные  его индивидуальности личностные ценности, максимы воли и правила мысли, деформирующие его самость.

 

Повидимому хитрость мирового разума здесь в том, что описываемая типика вообще лежит вне горизонта трансляции и трансценденции. Главное и единственное, что в ней раскрывается - это сквозная праобразность человека во всех значимых для него антропологических горизонтах и перспективах. Равно как праобразна индивидуация, самопроявление человека.

Избранничество столь же праобразно как и все остальное. Оно таково и в отношении образа Божия в каждом человеке: есть образ Божий для каждого из нас индивидуально, а есть Праобраз Божий для всех.

Избранничество столь же личностно, сколь и природно. В каждом из нас есть порода и прирожденность, но как "мое" для каждого из нас.

Человек свободен в том числе и как член рода. Он свободен "от" рода во втором своем рождении и свободен "для" рода в продолжении его, в выборе своей родовой линии.

А поскольку в прирожденнном абсорбированы разные родовые определенности, то он свободен и в отношении них - в этом смысл идентификаций (фамилистских, этнических и прочих).

Далее - свобода воли и свобода сознания.

Пафос статьи "Свобода сознания как антропологическая предпосылка либерализма"  был в том, что сознание не может быть свободным в ориентации на отрыв от своей живой основы. Но то же самое можно сказать и о воле, и о личности.

Праобразны сознание и самосознание, ибо самообраз также иконически раскрыт также лишь в замысле обо мне. Праобразны воля и самопроизволение, ибо есть обращенная ко мне воля Божья обо мне. Праобразна личность, ибо ... и так далее.

Однако, тут налицо парадокс, состоящий в том, что слово "праобразность", строго говоря, относится только к сознанию  самосознанию и мало адекватно иным аспектам органической антропологии.

 

В связи с избраннистью самости проясняется пафос "родовой деятельности" a la В.В.Розанов. Она специализирована соматически. И поскольку специализирована, то и пожвержена отчуждению: в родовом горизонте налицо  особое самоотчуждение, оно - в сексуальной специализации человека, нудящей заменить родотворное действие неплодотворной безродностью.

На этом примере, кстати, хорошо видно, что каждое измерение человеческого существования (с его особенными потребностями и способностями) имеет автономные традиции, институты и практики.

Личность также многожды институционализирована, хотя в институциональной структуре общества есть, как показано ранее, особй институт личности. Человек как бы распластан в социально-культурной среде, подвержен формирующим его привхождениям. Институт личности фокусирует эти провхождения вокруг "Я"  и его различных социальных масок.

Собирание человеком себя - вокруг самости - в целостное пространство лица.

 

Гете писал: "Животных поучают их органы, говорили древние. Я добавлю: людей - тоже, но людям дано преимущество в свою очередь поучать эти органы". Перед этим у Гете было сказано, что идеалом является   "высшее единство всех гармонически развитых способностей, способных в нужное время концентрированно проявляться через любую одну".

Тут примечательная двойственность. С одной стороны, наличные и интегрированные в систему способности "поучают человека", то есть доставляют ему определенные горизонты и перспективы мышления/деятельности и тем самым оказывают преформирующее воздействие на личность, формируют  его личностный строй. С другой же стороны, человек "поучает органы", то есть он управляется с ними так, что фокусирует всю систему способностей на какой-то одной способности(=органе) .

 

Всякое рассмотрение отдельной способности, работа с нею - это своего рода автопрактика (самопрограммирование).

Для концептуализации автопрактики важно вычленить некий вид феноменологии, в рамках которого анализ целостной личности-самости (со всеми ее способностями и деятельностями) всегда начинается с констатации самотождества личности и мыслящего сознания.

Императив субъектности: всегда, везде и во всем следует начинать с самодействия, из-себя и, тем самым, из того, во что я-сам погружен, что в меня привходит, с чем я отождествлен. Только в этом и состоит смысл субъектности, самодейственности.

Каждый раз "я есмь" и каждый раз через меня действует "мир-из-я-в-мире" и в него же возвращается действие своим результатом, полагая мир заряженным моей и для меня субъектностью.

Сознание/воля в каждом акте действия размыкает непосредственное единство наличного бытия, расщепляет прошлое и будущее, внутреннее и внешнее и так далее. Благодаря этому, то есть подаганию различения порядков подготовки/исполнения, имеет место и случается протекание деятельности в самом мире .

 

Пути богов и пути людей сходятся в святости. Так, кажется, говоили древние индусы.

 

И в заключении  - вновь о  свободном служении. Согласно С.С.Аверинцеву есть два порядка требований:

а) Здравый смысл во всем, то есть установка на общезначимые ценности здравого смысла, обеспечивающие возможностьб общезначимого языка.

Да, но с той непременной оговоркой, что здравый смысл, как и стоящие за ним структуры повседневности, весьма и весьма неоднородны. Комментируемый автор сам указал на на существование двух порядков понимания: есть нерефлектируемая включенность в "жизненную традицию" своего народа, сословия, ближайшей группы, одним словом, в бытовою повседневность, а есть рефлектированная включенность в культуру, в большей своей части располагающуюся за пределами структур повседневности. И вряд ли нужно понимать дело так, что здравый смысл и есть включенность именно в бытовую повседневность, так как этим бы игноровалось, например, достаточно сильное влияние официальных и неофициальных средств массовой коммуникации или потока контактов с системами массового обслуживания и так далее.

б) Сознание о святости (или иных самоценностях) применимо лишь к себе и кругу своих, в личностном и межличностном контекстах. Иначе никак не избежать утопизма и его достаточно хорошо ихзвестных производных.

Да, конечно ... но тут все соблазны уютной внутренней иммиграции. Есть ведь и  долг свободного творческого свидетель-ствования, и долг свободного исповедания веры.

Да, духовная доброкачественность, накопление духовной качественности жизни растет, прежде всего, из ее ближайщего к человеку кругу. "Невинная наглость" и "возмущенное удивление" простецов, о которых пишет С.С.Аверенцев, впрочем также из близкого круга жизни. "Милые навыки детства" тоже не самое последнее в жизни дело, если вспомнить уроки аниматики. "Нравственая одаренность" во всем, но, опять же, только ли на основе здравого смысла.

Тема катастрофизма  жизни, надломов образа и строя ее вполне созвучна теории катостроф и виртуалистике. Речь и там, и тут - о самопроявлении событий, на которые приходится лишь реагировать. Действительно, вслед за попытками улучшения ситуации неминуемо следует ее ухудшение.

 

Судьба - в невозможном. Искусство судьбы - искусство невозможного. Только ею испытываются возможности: реальные возможности отделяются от иллюзорных, а эмпирически очевидые - от неочевидных, но, тем не менее, вполне реальных.