Так распорядилась жизнь, что пришлось отвратиться от собственных житейских попечений и увидеть кусок иной жизни и иной событийности, и вот получились записки на эту тему.
Папа Ходдэ умер поздним вечером в июльскую субботу от обширного инфаркта. Ему было 78 лет. И на дне рожденья, который он праздновал 16 июня ничто не говорило, что вот так - раз и в больницу, и три недели в реанимации и все, жизнь кончена. И начинается другое.
Звали папу Мархинес, был он не простым плотником-столяром, а краснодеревщиком высшего разряда. Воспитал с мамой Гертрудой 8 детей и расстался с ней два года назад. Через два месяца после маминых похорон пришла в дом соседка Ида (вдова), и так они стали жить и были счастливы, о чем свидетельствую, ибо видела это сама.
...Мы собрались в том доме, где воспитывались все дети, в доме, полном милых красивых вещей и вещиц, с большой жилой комнатой на первом этаже, где трое старинных часов отзванивали свое время музыкой далекого прошлого, ибо достались еще от дедов и бабушек...
В этом доме меня приняли и приветили (есть у нас такое слово на Урале).
В этом доме меня развеселила музыка, которой телефон извещал о звонке - "О чееем задумался дети-и-и-на..." - играл телефон...
На втором этаже - 4 комнаты-спальни - хватало места всем.
А еще двор с садиком, курятник папы Ходдэ, сарайка для великов, гараж и прочее...
Из этого дома все дети и выбирали свои дороги, выходили замуж, женились... И непременно собирались на Рождество, чтобы принять чашку кофе из материнских рук.
В общем это было совсем обычное голландское семейство со своими "тараканами", конечно...Кто-то обучался в вспомогательной школе, кто-то пил, кто-то курил марихуану... Никто из них не закончил даже колледжа. Они "вставали на профессию" сразу после школы...
И тем не менее, в том мире, который их объединял, не было ничего искаженного.
Ну, вот только дочь выбрала в мужья американца, братья в жены - тайку, суринамку, русскую...
Но не об этом речь.
В общем семья собралась в доме на утро следующего дня - разговаривать о похоронах и наследстве.
Были там, конечно, нестроения - кое-кто хотел сразу получить свою долю наследства.
Да тут все дело было в руках старшего брата. А старший брат - это мы!
И, значит, все будет по справедливости.
Ида остается жить в этом доме, сколько ей захочется и заможется, и никто ее не тронет, и никто ничего не получит.
А уж потом (когда - никто не знает)... К тому же есть закон.
Но вот как-то на закон они меньше всего обращали внимание, а больше - как хотел отец. По чувству. И по долгу.
Так что в 15 минут уладили все и договорились все со всеми (исключая мелочи) и сели в саду пиво пить, вспоминать, разговоры говорить, да еще и с шутками... Папа Ходдэ был бы рад, думаю...
В воздухе висел отчетливый вопрос: а как мы сейчас будем встречаться? Дом был неким целым, не просто строением, а ЦЕЛЫМ и ДОМОМ. А семья была, не количество детей, а СЕМЬЯ.
...
За неделю до кончины папа Ходдэ призвал страшего сына в больницу и сказал: "Большой Босс приказал собираться в дорогу"...
...
Итак, день похорон. Жарко. Мы в доме первые, лишь на кухне одна из дочерей Иды готовит булочки с сыром и колбасой - такие огромные подносы и пыхтят три кофеварки.
Я рассматриваю в газете некролог и вижу свое имя в первой строчке подписавших.
Начинаются съезжаться остальные. Мужчины гладко выбриты, в черных рубашках. Ни намека на выпивку.
...
И вот наша процессия (все на машинах) едет в траурный зал, сказать: до свиданья...
Мы заходим в вестибюль и расписываемся в специальной книге памяти. Кто, откуда...
Потом - зал со столиками, где подают кофе и чай.
И, наконец, маленькая комната без окон, куда заходят проститься желающие, и где стоит гроб.
Вход в нее так незаметен, что можно зайти тихо и выйти тихо. А можно и совсем не заходить (для желающих не помнить близкого человека в неподвижности).
Никто не плачет, наоборот - все оживленно беседуют и так проходит час.
Потом как-то само собой все выстраиваются в небольшую очередь и подходят к нам, сидящим у стенки - пожать руки и сказать что-нибудь.
Мне показалось, что много людей. Но были только родственники.
Четыре сестры папы Ходдэ и один брат. Брат из Португалии не прилетел. Вообще их в семье было 9 человек.
Были и еще какие-то родственники. Одних детей папы Ходдэ с домочадцами - человек 18...
Потом распорядитель приглашает самых близких родственников проститься еще раз, и
мы идем в эту крохотную комнатенку и обступаем гроб, в котором лежит красивый и нестарый еще господин в очках,и тут все начинают тихо рыдать, а распорядитель ненавязчиво с чьей-то помощью убирает цветы, и вот крышка закрывает светлый ящик и - случилось!
Принесли винты с шариками, и все сыновья и внуки принялись завинчивать их в крышку...
Посмотрела бы я на наших сыновей, берущих в руки молоток и забивающих гвозди в гроб своих родителей...
А потом сами сыновья и понесли этот гроб в мерседес,
и мы поехали!
Едем - едем, и пришло мне в голову, что это мы катаем папу Ходдэ, и никакого крематория не будет, потому что все уже свершилось. И после прощания - разве нужно еще что-то?
В общем - ехали долго и вот крематорий и жара 31 градус.
Мы входим в вестибюль и тут-то меня самое чуть инфаркт не хватил.
Открылись двери в зал и заиграла музыка.
Маленькая ночная серенада Моцарта!
Если вы помните: Пам! Пам-пам!
И под эту совсем не траурную музыку мы заходим в зал, и я уже ничего не понимаю, но опасаюсь долгих речей.
Зато в зале одна стена - окно - и оно раскрыто в сад. И я вижу дуб, а под ним миска с зернами, и птицу, прилетевшую подкормиться.
Между садом и нами - гроб в цветах. Но это уже всего лишь ящик и не страшно... И все завинчено на 8 шурупов.
Начинает звучать другая музыка. Это что-то типа свирели, когда слышно дыхание музыканта... Я бы назвала эту музыку медитативной, она не несла страстей, переживаний, мрачных ощущений, нет, "печаль моя светла", но имя ей дайте сами...
Потом тот же распорядитель дает слово одному из сыновей - Берту.И Берт говорит что-то приблизительно такое: "Ты был хороший отец для нас. Ты нас воспитал. Спасибо!"
Пока мы сидели рядом, я прочитала в шпаргалке, что последние слова были: "Я люблю тебя!", но Берту не хватило сил и он сказал: "Пока, папа!" И каким-то большим жестом послал воздушный поцелуй в сторону гроба.
Пошел и заплакал, разбрызгивая слезы в разные стороны.
Потом сказала несколько слов одна из Идиных дочерей.
А потом вышел брат папы Ходдэ и сказал: "А теперь, кто помнит слова молитвы - повторяйте. И пол-зала проговорило эти слова...
И так - нам велено встать и начинается другая часть - поет хор, в котором солирует Мирей Матье.
Грустная песня... Французского никто не знает.
Все плачут. У меня на одном плече плачет один мужчина, на другом - другой... И так мы стоим...
Потом был самый душераздирающий момент, потому что распорядитель предложил внучкам положить на гроб цветы, и они все зарыдали, прощаясь с дедом...
И мы опять пошли пить кофе с кексом, курить и разговаривать...
Рыдающие мужчины на редкость быстро утешились, а я все удивлялась тому, как благородно и прилично можно проводить в мир иной человека.
Без пьянки, длинных неискренних речей, скандалов, воплей...
Девять дней, сорок дней, на поминках вилками нельзя, а водку стаканами можно. А гроб на полотенцах? А рыжая скользкая земля у вырытой ямы? А фотографирование? А пьяный священник до кучи, когда все до последнего знают, что усопший не верил ни во что?
Или вот еще лучше - вдову на кладбище забыли. Сели по машинам и фьють!
Здесь - Иду возили на черном мерсе. И привезли, откуда взяли... И руку всем пожали... И поклонились без заискивания...
Меня поразило само искреннее настроение прощания, когда мужчины не стесняются слез и говорят какие-то важные вещи друг другу...
"Пока у тебе есть родители, ты ребенок, хотя 50 лет. Но сейчас - их нет, и, значит, ты уже не ребенок".
"У меня были папа и мама, а сейчас их нет, ну что ж... я буду скучать...мы будем скучать, по тебе Па..."
У нас обычно говорят: мы будем следующие...
От папы Ходдэ мне досталось, собственно, два подарка...
Один из них связан с семейной историей, когда во время Второй мировой войны он голодал, и какой-то русский поделился с ним куском хлеба, что поразило юного Мархинеса до крайней степени. "Он отдал мне почти весь свой хлеб! А ведь тоже был голодный."
Второй же подарок - это обычная житейская мудрость: "Не важно, сколько ты прожил, важно КАК."
И, конечно же, мое спасибо ему за открытые двери его дома и внимание, и стакан молока, и мандаринку на Рождество...
Когда мы возвращались из крематория (а ощущение было такое - как будто мы оставили папу Ходдэ в цветущем саду - ведь гроб никто никуда не увозил - он остался стоять), я увидела вывешенный на пятом этаже балкона плакат с метровыми словами:
"Люди! Я люблю вас!"
И, значит, наш день еще не кончился. Просто в нем прибавилось памяти, которая и соединяет нас незримо.
.jpg?display=thumbnail)
